— В Кесарии, — сказал он ей, — где евреев множество, они любезно позволяют нам развешивать императорские штандарты, а также золотых орлов, штандарты легиона «Фретензис» и всех когорт и центурий. Может, объяснишь, в чем состоит разница между Кесарией и Иерусалимом?
— Не мне объяснять политику вам, мой господин.
Клавдия Прокула была брюнеткой с огромными сияющими карими глазами — характерной чертой всех женщин из рода Клавдиев, которые считались самыми красивыми в империи. Возглавляла это семейство не кто иная, как Ливия, легендарная жена Цезаря Августа и мать Тиберия. Впрочем, в отличие от великой тетушки власть Прокулу никогда особенно не привлекала. В возрасте двадцати одного года Ливия уже успела развестись с одним мужем, отцом Тиберия, чтобы выйти замуж за Августа, который с ее помощью захватил трон и правил империей на протяжении пятидесяти лет. Как говаривали мужчины, когда были вполне уверены в безопасности подобных высказываний, Август правил миром, а Августом — его супруга Ливия.
— Речь не о политике. Просто я хотел знать твое мнение, чтобы быть объективным, — сказал Пилат. — Так что ты думаешь?
— Нет, пожалуйста. Я в таких вещах не разбираюсь.
— Почему Иерусалим не желает чествовать хотя бы изображение Тиберия? Я отдаю еврею его храм, так разве не обязан он воздавать почести своему земному правителю?
— Думаю, что должен, господин.
— Вот и я того же мнения.
После ужина Пилат послал раба за Корнелием, но его нигде не нашли. Утром к Пилату пришел цирюльник, и Пилат во время бритья начал диктовать письмо, сообщая о своем решении «привести в чувство» иудеев. Вдруг появился Корнелий.
— Ты опоздал на целых двенадцать часов, центурион. Где ты был вчера?
— Если б наместник заранее сказал мне, что я понадоблюсь…
Пилат лишь отмахнулся с добродушной улыбкой: этим утром он проснулся в хорошем расположении духа.
— Где практиковался в греческом, центурион?
Корнелий сдержанно улыбнулся в ответ.
— Сирийские женщины, господин, просто несравненны, вы уж простите за откровенность.
Как-то раз центурион сказал Пилату, что одной женщины слишком много, а двух — недостаточно. Поэтому и решил брать сразу по трое и теперь очень доволен.
— Все до единой, или у тебя есть любимое трио?
Цирюльник даже перестал водить лезвием по щеке, с любопытством косясь на огромного центуриона.
— У меня свой любимый конек, господин. Вино здесь сносное, а женщины — выше всяких…
— …похвал, — закончил за него Пилат. — Да. Но теперь всякий раз, уходя к своим женам, будешь оставлять адрес, Корнелий, чтобы наместник не заставлял ждать своего императора. Возьми три центурии и отправляйся в Иерусалим. Вы должны поднять императорский штандарт над главным входом во дворец царя Ирода. Если я правильно помню план, стоит он точно напротив храма, так что каждый желающий увидеть бога пустыни будет знать, что за ним в это время наблюдает живой бог.
— Слушаюсь, господин.
— Передашь Каиафе письмо, скрепленное печатью, где сказано, что в случае, если в городе вдруг начнутся волнения по этому поводу, ты получил приказ распять Анну и всех его сыновей. А затем разъясни это каждому сотому жителю, вне зависимости от возраста, пола и достатка.
— Слушаюсь, господин.
— А еще ты скажешь Каиафе, что, согласно нашей религии, мы почитаем образы всех живых существ. Если захочет обсудить этот вопрос со мной, пусть приезжает и захватит с собой своего переводчика. У нас они на исходе.
— Будет сделано, господин.
Над Северной Атлантикой
6–7 октября 2006 года
Мэллой загрузил в ноутбук все, что прислал ему Гил Файн, намереваясь ознакомиться с информацией во время перелета в Цюрих. Материалы были из разных источников, некоторые в электронном виде, другие — в распечатке. Подобные сведения нашлись бы в хорошей библиотеке два десятилетия тому назад, но для этого пришлось бы просидеть там несколько недель, пользуясь «Справочником читателя» и ксерокопируя тысячи страниц. Выборка показывала, что отечественные службы безопасности уже провели основную работу по Николь Норт, Джонасу Старру и Дж. У. Ричленду. Примерно в половине статей о Ричленде телепроповедник выставлялся активным поборником нравственности. Достаточно нашлось и саморекламы Ричленда, причем облеченной в форму новостей. Ценной информации нашлось немного, в основном там, где о жизни проповедника рассказывали его враги. Любопытные факты.
Несмотря на широкую известность, высокий статус и связи в верхах, он попадал в пикантные ситуации, правда давно, в молодости. Обсуждалось то время, когда Ричленд начинал карьеру священника, но и в этих историях из прошлого не было ничего такого, что не могли бы забыть и простить люди. Кто же не был молодым?
И тем не менее сведения оказались интересными. Получалось, что Ричленд начал свою карьеру еще в шестнадцать, открыв небольшую частную лавочку, где давал представления. Он взывал к адскому пламени и насылал проклятия, лечил рак, исцелял хромых, возвращал слепым зрение. В девятнадцать Дж. У. Ричленд продал свое заведение и взял в аренду церковное помещение в центре Форт-Уорта. Какое-то время дело его процветало. Прихожане разгуливали по церкви, болтали о том о сем, пели все ночь напролет. А потом, если верить людям, знавшим его в те времена, как-то вечером после службы в кабинет к Ричленду явилась целая делегация из молодых мужей и отцов средних лет и предложила проповеднику попробовать себя на поприще военной службы. Идея пришлась Ричленду по душе: буквально на следующий день он записался в армию. А через девяносто дней оказался во Вьетнаме.
Согласно воспоминаниям самого Ричленда о том времени, следующие несколько лет были отданы изучению мирского. Враги его называли кое-какие имена. И уж конечно, не обошлось без марихуаны и порядочного количества спиртного. А в ряде источников упоминались кокаин, амфетамины и нескончаемый поток партнеров по сексу, причем особое пристрастие Ричленд почему-то испытывал к замужним женщинам. В армии он любил похваляться подвигами, которые вытворял в своей «лавке чудес», юными девушками и молодыми женами, нуждавшимися в «особом утешении». И все подшучивали на эту тему.
Исполнив свой гражданский долг и с почестями выйдя в отставку, он поступил в один из колледжей в Форт-Уорте. Оценки были не блестящие, но проходные. А образ жизни — все тот же. По признанию самого Ричленда, он в то время достиг дна. И вот однажды, полупьяный, заглянул в небольшую церквушку. Некогда он сам выступал в такой же, но был тогда слишком молод, чтобы ценить свой дар. Даже зная правила игры — а в тот момент для него это было не больше чем игра, — он не обладал иммунитетом против такого искушения. Пока священник проповедовал с кафедры, сидевший в заднем ряду Дж. У. Ричленд рыдал как ребенок.
Таков был долгий путь Ричленда обратно к вере. Год спустя он встретил женщину, на которой женился, а затем поступил в христианский колледж. На семинарах он блистал красноречием, придерживался менее радикальных догм. Затем вернулся в церковь, где его теперь уже не осаждали возмущенные мужья, напротив, не было и намека на нечто непристойное. Похоже, что возвращение на кафедру священника было для Ричленда актом обращения в истинную веру.
