class="p1">- Мы из Ланли, господин знахарь, - ответила та самая женщина, что пустила нас в дом. – Деревня есть такая… была.
- Была?
Женщина не ответила. Прочие тоже молчали, старались не глядеть мне в глаза.
- Послушайте, - сказал я, - я нашел на дороге несколько мертвецов. Они лежат там, выше по склону. Их раздели и бросили умирать на морозе. Там есть даже младенец. Может, объясните мне, что за хрень тут творится?
- Господин, господин! – Старший из мужчин, мрачно сверкнув глазами, шагнул ко мне. – Клянусь, мы не виноваты в том, что они умерли. А одежду мы забрали, признаю, но уже потом, когда бедняги умерли. Им она не нужна, а нам надо выжить.
- Что с вами случилось?
- Я бы не хотел об этом говорить, господин знахарь, - совсем уж недружелюбно ответил мужчина. – Ни к чему вам, господам хорошим, знать о наших простецких горестях.
- Жаль, что вы не хотите рассказать мне правду, - я шагнул к лежавшему на соломе человеку, присел, коснулся его лба. Это был юноша лет двадцати, и он был в сильном жару. – Он что, болен?
- Это мой сын Жано, - всхлипнула женщина, открывшая нам дверь. – Он простудился.
- Немудрено, - ответил я, порадовавшись, что этому мальчику я наверняка смогу помочь. – Простудился, так вылечим.
- Погоди, господин хороший, - мрачный мужчина навис надо мной, как скала, готовая обрушиться мне на голову. – Платить у нас нечем.
- Матис, что ты говоришь? – воскликнула женщина.
- Я к тому, что лекари без платы вошь с головы не снимут, - заявил мужчина. – Нечем нам платить, господин хороший.
- А кто сказал, что я плату возьму? – ответил я. – Нечем, так нечем, не больно и хотелось. А парню помочь надо, он горит у вас весь.
- Это…это ты правду говоришь? – Матис схватил меня за локоть. – Ты ему поможешь?
- Чем смогу, помогу. И твоего позволения не спрошу, приятель.
- Я…ты прости меня, господин. – В колеблющемся свете костра я мог видеть, как побледнело лицо мужчины. – Я ведь…
Жано вновь закашлялся. Кашель был сухой, лающий, нехороший, и хоть я медик еще тот, но почти не сомневался, что у парнишки самая настоящая пневмония. Да и еще и жар такой, что хоть чайник на лоб ставь.
Для отвода глаз я вытащил флягу с самогоном, налил несколько капель в крышку, а сам аккуратненько положил свой посох на землютак, чтобы окованный золотом конец посоха коснулся тела парня. Приподняв голову больного, я влил ему в рот самогон, отчего Жано вновь начал кашлять. Подмигнув Уитанни, я завинтил пробку, убрал флягу в сумку и сказал:
- Ну вот, теперь подождем немного. Так кто же вы такие?
- Мы из Ланли, господин.
- Это я уже слышал. Вас что, вальгардцы разорили?
- Нет, овцы.
- Овцы? Ты сказал – овцы?
- Это все затея нашего высокого лорда Хинтена, господин лекарь. Осенью, когда закончился сбор оброка, он сказал нам, что мы ленивые свиньи, и что денег с оброка ему не хватит даже не булавки к камзолу. А посему принял он решение – все наши участки, пашни и огороды забрать под пастбище. Его управитель заказалбрегендским торговцам доставить в поместье высокого лорда тонокорунных овец. Целое стадо. А высокий лорд Хинтен сказал нам, что оставит из всех своих вилланов только двести душ, чтобы они у него работали на этой… как ее… мухоктуре.
- Мануфактуре? – поправил я. – А остальные?
- Остальным велено было убираться с земель высокого лорда, - ответил Матис: губы у него дергались, глаза блестели. – Восемьдесят девять семей было в Ланли, всех высокий лорд велел выгнать. Пришли его солдаты и заставили нас уходить подобру-поздорову.
- И куда?
- А этого нам никто не сказал, господин хороший. Куда хошь, туда ступай. Мир – он большой, всегда найдется две сажени земли на могилку взрослому и сажень для ребятенка. Так нам высокий лорд Хинтен сказал, чтоб ему… Вот и ушли мы, на зиму глядя. Кто куда. Оставаться в Брутхайме мы не могли.
- Это почему?
- А закон теперь такой вышел. Без земли и без хозяина нет крестьянина. Все, у кого земли нет, либо в армию Вальгарда должны идтить, либо на принудительные работы наниматься, а коль откажешься, так сразу вне закона тебя объявют. А для тех, кого вне закона объявили, дорожка одна – на шибеницу.
- Это твоя семья? – Я показал на людей, продолжавших безучастно сидеть у огня.
- Моя. Все, кто выжили по дороге.
- А те, наверху?
- Дядька мой, сосед Филас с женой, их внучка Шарлин, - тут Матис сделал паузу, чтобы овладеть своими эмоциями. – И самый младший мой, Тома. Так мы их и оставили на дороге. Хоронить сил не было. Не дошли они самую малость.
Мне было нечего сказать. И еще – этот мрачный крестьянин, с таким стоическим спокойствием рассказывающий мне историю уничтожения своей родной деревни и гибели своих близких, добавил очень важный штрих к картине происходящего. Итак, сначала мы имели варваров-завоевателей и обращенное в рабство местное население. Потом в Элодриане появились классические феодальные отношения. Совсем недавно я узнал, что тут начали применять огнестрельное оружие. А теперь мне говорят, что местные лорды начали то, что в школьном учебнике истории называлось загадочным словом «огораживания». Ту самую штуку, с которой когда-то в Англии началась эпоха капитализма. Вот так-то, Дух разрушения принимает все новые и новые обличия. Новый Элодриан вступил в период первоначального накопления капитала. История моего мира повторяется здесь, причем события развиваются с устрашающей быстротой. Очень бы хотелось ошибиться, но, похоже, такими темпами скоро дойдет черед и до пулеметов, броненосцев, концентрационных лагерей и газовых камер…
- Мама! – вдруг подал голос лежавший на соломе Жано.
Женщина немедленно бросилась к нему, обхватила, прижала к себе, и я услышал ее плач. Матис тоже бросился к сыну, прочие поскакивали на ноги и окружили нас плотным кольцом. Подняв посох, я как бы мимоходом пощупал лоб парнишки – он был холодный и в испарине. И мне стало так радостно на душе, даже словами не передать.
- Чародей! – воскликнула женщина, глядя на меня восторженными глазами.
