с окружающим их газом в их родных галактиках. Я надеялась, что, распространив методы нашей предыдущей работы к другим галактикам, мы сможем увидеть, как химические различия влияют на физические свойства и предсмертную агонию этих звезд. Это был еще один способ задать фундаментальный вопрос, лежащий в основе моей докторской диссертации: как умирают большие звезды и какое отношение к их смерти имеет химический состав?
По сути, я пыталась провести два параллельных эксперимента. Если бы я работала в лаборатории — то есть если бы я могла просто взять с неба красный сверхгигант и повозиться с ним либо собрать такой же из запчастей, — то эксперименты выглядели бы так: один красный сверхгигант имел бы тот же химический состав, что и газ в нашем Млечном Пути, другой имитировал бы состав соседней галактики с чуть большим количеством водорода и гелия, а я создавала бы звезды и ускоряла время, чтобы посмотреть, как они взорвутся и что при этом произойдет.
Но, поскольку я могла всего лишь наблюдать за светом, который покинул поверхность этих звезд во время последнего ледникового периода Земли, я была здесь, на вершине в предгорьях Анд. Я подала заявку и получила время, добралась до обсерватории, тщательно составила список звезд для наблюдения, и телескоп был готов к запуску. Все работало, я была достаточно бодра, насколько это возможно после двадцати шести часов в дороге и резкого перехода на ночной график работы, и мне выпала холодная и свежая зимняя августовская ночь в Чили, с идеальным небом, обещающим отличные астрономические данные.
Все портил кошмарный ветер.
Согласно правилам обсерватории, купол Магелланова телескопа закрывался при скорости ветра выше 35 миль в час (15 метров в секунду). Это защищало зеркала от пыли и другого мусора и не давало ветру разгуляться внутри открытого купола. Даже если скорость падала до 30 миль в час, полагалось выждать хотя бы несколько минут, чтобы убедиться, что ветер не усилится снова, пока телескоп будет открыт. До тех пор пока ветер не утихнет, купол остается плотно закрытым, телескоп бодрствует и гудит, но показывает только стены. Мы с оператором всю ночь отслеживали скорость ветра, каждый на своем компьютере. После захода солнца ветер держался на скорости 40 миль в час и больше, но за последний час мы увидели обнадеживающие признаки. 36 миль в час… 33… 31… 29!
Глухой стук, который вывел меня из ступора, издала голова оператора телескопа, когда он рухнул лбом на стол, увидев, что датчик ветра опять скакнул на 42 мили в час. Я не очень хорошо говорю по-испански, но этот жест довольно универсален.
Я была морально измотана и понятия не имела, в какой точке нормального человеческого цикла сна теперь нахожусь. Мне предоставили всего две ночи на телескопе, и вот уже вторая ночь на исходе, а мы ни разу даже не открыли купол. Я начинала свыкаться с мыслью, что если в ближайшее время ситуация не улучшится, то получится, что я пролетела 8000 километров ради того, чтобы в закрытом телескопе посидеть в интернете. Под утро вздремну пару часов и полечу домой, так и не увидев ни одного фотона от звезды.
Эти звезды должны были стать в моей диссертации отдельной главой, но теперь от нее, видимо, нужно было отказаться, и возможно, навсегда, поскольку я рассчитывала закончить диссертацию в этом году. Конечно, если остальных данных будет достаточно, чтобы отчитаться перед комиссией; я знала людей, у которых диссертации, карьерные планы и даже личная жизнь откладывались на целые годы из-за одного не вовремя появившегося облака. Я, аспирантка Гавайского университета, находилась в 10 000 километров от моего родного штата, семьи и парня Дэйва, который учился в аспирантуре Массачусетского технологического института. Мы с Дэйвом в итоге были вместе все четыре года бакалавриата и с тех пор успешно поддерживали отношения на расстоянии через Тихий океан, но мы оба были более чем готовы снова оказаться в одном часовом поясе. Как я ни была рада учиться на одном из лучших в мире факультетов наблюдательной астрономии, я все равно делала все возможное, чтобы пройти аспирантуру за четыре года — большинству людей потребовалось бы шесть или семь, — чтобы мы наконец смогли быть вместе. Казалось абсурдным, что одна ветреная ночь в Андах может свести на нет столько планов и столько тяжелой работы.
«Иди в астрономы, — сказали мне. — Будет весело, — сказали мне», — пробормотала я, в сотый раз проверяя свой быстро сокращающийся список задач на эту ночь. Когда порывы ветра были такими сильными, что здание сотрясалось, я не могла не задаться вопросом, о чем я думала, выбирая вот это в качестве карьеры.
«Как я до этого дошла?»
Вообще-то сюда, в эту высокотехнологичную диспетчерскую в предгорьях Анд, я не дошла, а долетела за день с тремя пересадками — сначала в Ла-Серену, а оттуда еще два часа на машине до самой обсерватории. При «классическом» наблюдении, как у меня, когда астроном физически присутствует в обсерватории и всю ночь не спит, контролируя процесс наблюдения, отправляться в путь часто нужно за несколько дней до того, как телескоп направят в небо. Лучшие современные обсерватории по необходимости находятся у черта на рогах, и добраться туда часто бывает непросто.
Большинство крупных обсерваторий расположены в нескольких часах пути от крупных аэропортов. Если присмотреться, в аэропортах Тусона, Ла-Серены или Большого острова Гавайи можно заметить постоянный поток астрономов, следующих в обсерватории и из обсерваторий. Их выдают одежда и сумки для ноутбуков с логотипами НАСА, обсерваторий или конференций, неуместно теплая одежда или подозрительная бодрость поздно ночью. (На обратном пути мы выделяемся еще больше, особенно на солнечных курортах, таких как Ла-Серена или Гавайи. Среди веселых загорелых туристов, ожидающих свои дневные рейсы, астрономы кажутся белыми воронами: бледные, полусонные, дерганые от беспорядочного потребления кофеина, они сидят сгорбившись в каком-нибудь клочке тени и вообще выглядят как неудачно вылезшие на свет люди-кроты.)
От ближайшего аэропорта до обсерватории нужно еще по меньшей мере пару часов ехать на автомобиле или маршрутном автобусе — иногда это самый бурный и насыщенный событиями этап поездки.
Я могла бы написать целую книгу о том, как астрономы попадают в аварии на пути к обсерваториям. У моих замечательных коллег, блестящих физиков и инженеров, большинство из которых имеют одну, а то и несколько научных степеней, постоянно лопаются шины, автомобили скатываются в кювет или застревают в скалах, а некоторым случалось потерять управление, перевернуться в машине и даже разбить ее всмятку (к счастью, отделавшись переломами
