меня, и я никогда больше не буду делать тебе плохо.
— Замолчи! — гневно крикнула Сурбала.
— Я молчу, но только ты погляди на меня.
— Не буду.
— Ну ладно, не смотри. Не смотри. Я никогда не попадусь тебе на глаза. Никогда.
— Я же сказала тебе: молчи! Я с тобой не разговариваю.
Понемногу печаль и гнев Сурбалы проходили. В ее душе проснулось новое чувство, напоминающее шаловливое кокетство, свойственное только женщинам.
— Послушай, Суро, — снова заговорил Манохар, — я не скажу ни слова, сяду здесь и буду сидеть до самой смерти. Пока ты не простишь меня, я не встану и не произнесу ни слова.
Несколько минут прошло в молчании.
— Почему ты сломал мой дом? — уступила наконец Сурбала. — А ну-ка, построй мне его снова.
— Пожалуйста, сейчас построю.
— Только такой же, как у меня.
— Даже лучше.
— Сверху был еще прутик для дыма.
— Все, все сделаю. Ты говори, как, а я буду делать.
— Нет, я не стану говорить. Ты сломал, ты и строй.
— Ладно, но ты только смотри, как я буду делать.
— Не буду я смотреть. Сначала построй.
Манохар быстро выстроил домик.
— Ну, вот и готово.
— Готово? — переспросила Сурбала.
— Да.
— Прутик воткнул?
— Скажи, куда его воткнуть.
— Нет, сначала все сделай, а потом я скажу.
Манохар воткнул прутик и, положив сверху лист, крикнул:
— Теперь все готово!
— Вот теперь посмотрим, — обернулась к нему Сурбала. — Прут воткнул не так, лист положи вот сюда, — командовала она. — А теперь принеси воды и полей его.
Манохар принес воды.
Но не успел он скрепить водой свое сооружение, как Сурбала наступила на него ногой и, радостно смеясь, вмиг сровняла с землей.
Манохар не обиделся. Он весело захохотал вслед за ней. По безлюдному берегу Ганга задорно понеслись вдаль волны чистого детского смеха. Солнце по-детски нежно улыбалось светлыми лучами, а Ганг, словно радуясь вместе с детьми, бил о берег ласковой волной. И только огромные, густые деревья, будто мудрые па́ндиты[28], глубоко презирающие никчемный смех, снисходительно глядели на детей, забывшихся в безудержном веселье.
Яшпал
МАТТУ И МАЛЛИ
— Свет еще не видел подобного мальчика! — сказала мать Матту́.
И она была права — мальчишка совсем отбился от рук. Вся семья с надеждой ждала того дня, когда Матту исполнится шесть лет и он наконец отправится в школу.
Но пока что Матту шел только пятый год, до школы было далеко, и восьмилетней Малли́ приходилось во всем уступать младшему брату.
Как-то Малли, забравшись на крышу дома, с восхищением наблюдала за тем, как мальчишки запускают бумажных змеев. Неожиданно один большой змей, взметнувшись к облакам, полетел вниз и упал к ее ногам.
Обрадованная Малли быстро схватила его.
На ее беду Матту тоже видел, как падал змей. Примчавшись на крышу, он с криком: «Отдай!» — рванул змей из рук сестры.
— Мама! — крикнула Малли.
Подняв змея над головой, она попыталась спасти его от Матту. Но тот упорно не отставал, и на глазах у девочки показались слезы.
— Матту! — позвала снизу мать, услышав шум на крыше. — Сейчас же иди сюда, оставь сестру в покое!
Матту сделал вид, будто он не слышит, и снова рванул сестру за косу, стараясь заставить ее разжать руки. Малли мужественно сопротивлялась дерзкому малышу.
— Доченька, — сказала мать, — будь умница, уступи этому негоднику. Ведь ты хорошая девочка, не то что этот озорник. Когда отец придет, он так его проучит… А тебе я принесу с базара другого змея.
Сестре пришлось уступить. Матту, завладев змеем, запрыгал от восторга, а Малли, всхлипывая, стояла рядом с матерью.
— Малли очень хорошая девочка, — нарочито громко сказала мать, — и я ей куплю не только змея, но и большую резиновую куклу.
Однако на Матту ее слова не произвели ни малейшего впечатления — он-то хорошо знал, что сестре недолго придется играть с новой куклой.
Осенью, когда уже наступили холодные дни, отец принес откуда-то редкие в это время года четыре манго.
Матту, увидев вкусные плоды, тотчас схватил два из них. Мать попыталась уговорить его положить фрукты обратно — она хотела дать их детям после обеда, когда Малли вернется из школы, — но Матту не отдал манго.
Вечером, когда Малли вернулась из школы, мать вынула один из оставшихся манго и сказала дочери:
— Пойди и съешь его где-нибудь в укромном уголке, чтобы этот чертенок тебя не видел.
Но разве можно что-нибудь скрыть от Матту? Не успела Малли приняться за свое манго, как откуда ни возьмись, выскочил Матту и выхватил манго из рук сестры.
Малли неистово взывала о помощи.
Но, когда рассерженная мать прибежала на веранду, Матту, измазав себе все лицо, руки и одежду, уже доедал последний кусочек, и разгневанной матери осталось только развести руками.
Мы жили по соседству с этой семьей и очень любили Малли — она и в самом деле была хорошей девочкой.
Услышав ее громкий плач, я подошел к ней:
— Ты что, Малли?
Она сквозь слезы поведала мне об обиде. Мне стало жаль девочку, и я пообещал принести ей другое манго. Как всякий ребенок, она быстро успокоилась.
Но Матту никак нельзя было утихомирить. Через несколько дней он потребовал, чтобы сестра отдала ему свою новую куклу. Возмущенная Малли даже не стала с ним разговаривать и отвернулась. Тогда Матту изо всех сил ударил ее кулаком в спину. На плач дочери, как всегда, прибежала мать, но избалованный мальчишка принялся с воплем кататься по полу, требуя, чтобы ему немедленно отдали куклу. Никакие уговоры не помогали — он буянил и вопил до тех пор, пока не получил того, что требовал. Малли же опять была обещана новая кукла.
* * *
Шли дни. Малли по-прежнему теряла все, что имела, и довольствовалась родительскими обещаниями.
А Матту пропускал их мимо ушей и всегда сам брал все, что хотел.
«Кто же из них прав?» — часто думал я.
— Скорей бы уж этот чертенок пошел в школу! — сказала мне как-то мать Малли. — Чертенок, истинный чертенок! — повторила она.
Но в ее словах я одновременно почувствовал и гордость за то, что у нее такой красивый, бойкий сынишка.
В это время с улицы донеслось заунывное завывание нищего.
— О всевышний! — вздохнула мать Малли. — Нет от них покоя! Эй, На́наку! — крикнула она слуге. — Скажи ему, чтобы пришел в другой раз.
Нанаку передал нищему приказ хозяйки.
— Брат, —
