вас с ним какие-то проблемы, – удовлетворенно кивнул Аглай Трофимыч.
– Какие такие проблемы, ара, никаких проблем нет.
– А что ж ты, мил человек, так обрадовался? – поинтересовался Калика Переплывный.
– Да, красава? – показал свою заинтересованность Нупидор.
Сидоров Козел своего слова не сказал. Хватит и трех интересантов. Точнее, четырех, потому что Михаил Федорович тоже глянул вопрошающе.
– Ну, как же, как же. Просто плохой человек. Очень плохой. Одно слово: Алекпер Азизович Гуссейнов!
И все поняли, что действительно человек с такими ФИО однозначно не может быть хорошим человеком. А то, что он азербайджанец, не имеет ровно никакого значения.
И Калика Переплывный вместе с Акопом Суреновичем отправились на ченч к стоматологу Алекперу Азизовичу.
– Рад видеть тебя, Акоп! – обнял Акопа Суреновича Алекпер Азизович.
– Рад видеть тебя, Алекпер! Ара! – нанес ответное объятие Акоп Суренович.
– Чем могу помочь, дорогие гости? – пригласил Алекпер гостей в кабинет.
– Тут, ара, дорогой, вот этот почтенный старик хочет предложить тебе один небольшой бизнес. Тебе золото нужно?
– Зачем мне золото, дорогой. Ты знаешь, сейчас с этим плохо, вах как плохо. Ах как плохо… Вах как плохо… Сколько?
– Что? – сначала не поняли гости. А потом Калика Переплывный сообразил и вытащил из кармана золотой пердонец.
– Какая проба, дорогой? – зажегся при виде пердонца глаз стоматолога.
– Сотая, мил человек, – ответствовал Калика, – других не держим.
– Сколько? – зажегся второй глаз стоматолога.
– Понимаешь, мил человек, – замялся Калика и повернул вопросительную голову в сторону Акопа Суреновича: – Сколько мы вашей фирме задолжали?
Акоп Суренович вынул из кармана электронные счеты и под рингтон «Танца с саблями» композитора Качатуряна защелкал электронными костяшками.
– Шестьсот тринадцать долларов, семьдесят два фунта и пятьдесят шесть евро…
– Это почему ж в разных валютах? – поинтересовался Калика.
– Как почему, ара?! Потому что шины на твоих бортах – от американских, английских и немецких машин. Понял, ара?
– Вах! Дорого! – заявил Алекпер Азизович, достал из кармана электронные весы, взвесил пердонец, потом стал щелкать на счетах на магнитной подушке и в конце концов заявил: – Могу дать двенадцать тысяч шестьсот двадцать четыре рубля. Вах! – И достал из кармана белого халата 12 624 рубля.
И спрятал золотой пердонец в тот же карман белого халата.
Калика Переплывный передал Акопу Суреновичу полученные за золотой пердонец 12 624 рубля.
– Заиграно? – спросил.
– Заиграно, – улыбнулся Акоп Суренович, – ара…
И тут Калика Переплывный свистнул, крякнул, ойкнул – и в кармане у него одиноко зазвенел (как это?) золотой пердонец.
И у Акопа Суреновича резко похорошело на душе от кидалова – а то: Алекпер Азизович! Ля-ля-тополя! Вах-вах! Ара тебе, а не вах!
И на радостях, что человек с неприличными ФИО посрамлен, пригласил компанию на перекусон, коньяк «Двин», ара, шашлык-машлык и долмы шесть видов. И все это дело было осуществлено в резиденции прикаменского «Бигшиномонтажа».
А в это время по сарафанному радио вниз по течению Харони в город Новопупск ушел телекс в тамошний стоматологический кабинет, который держал один из семьи Гуссейновых Аскер Гейдарович:
«Золотой пердонец зпт 12624 рубля зпт мамы рот зпт вах зпт вах зпт вах воскл знак тчк».
И вот весь экипаж «Вещего Олега» сидит за столом в комнате для переговоров «Бигшиномонтажа», пьет коньяк «Двин», ест шашлык-машлык и долму шести видов.
И Марусенька тоже стала пить коньяк «Двин», потому как-то неправильно, что весь экипаж корвета нарежется марочным коньяком «Двин» до рвоты, а она – нет. Шашни ваши коммерческие, чтоб вы сдохли, окаянные. И когда ж вы наконец ужретесь… От этого женского плача Калика Переплывный вдруг как-то поперхнулся пятым видом долмы и прошептал изумленно:
– А может, вот этот плач и есть соль земли Русской?
И все как-то разом приумолкли. И сильно задумались. Вон оно как складывается, никаких таких глубоких мыслей в голове у них не появлялось, ничего не выныривало… Ни от красот русской природы, ни от пыток женской ногой, ни от армянской и стоматологической мафий, ни от напитков разных… А вот тут…
И все задумались над природой женского плача на просторах нашего Отечества…
А задумывались ли вы, господа, от чего плачет русская женщина. Не могу припомнить ни одного импортного фильма, в котором зарубежные женщины плачут… Нет у тамошних женщин такого мощного орудия, как плач.
Апология женского плача
Что-то никогда не слышал, чтобы еще где-то женщины плакали так, как в России. Нет, конечно, изредка читал в чужой художественной литературе «Ирэн горько разрыдалась» или «На глазах у Матильды выступила крупная слеза», но это у них всегда казалось чем-то инородным. А иногда казалось даже, что это сильно литературный переводчик прибег к понятным русскому человеку эмоциям. Ну, и еще есть одна форма плача. Присущая всем народам мира. Это плач человека при рождении. Что, на мой взгляд, говорит о том, что родившийся человек ничего хорошего от этой жизни не ожидает. Это некий атавизм, который у других народов исчезает, потому как жизнь у человека становится все лучше и лучше, и плакать становится как-то неприлично: мол, чего тебе еще надо.
А вот у нас плач становится некоей атрибутикой всей нашей жизни. Особенно женский. Мужской плач – это свидетельство чего-то экстраординарного. «Страшно, когда мужчины плачут», «Скупая мужская слеза», «Слеза несбывшихся надежд» и слезы Мишки по освобождении Одессы. А вот женщины… Мне иногда кажется, что символом России мог бы стать портрет женщины, краешком платка вытирающей слезы. И если сладкие слезы являются в каком-то смысле метафорой, то слеза женская горючая – символ России.
Вот возьмем, к примеру, похороны. На Западе на похоронах не плачут. Во всяком случае, ни разу в кино не видел, чтобы женщины плакали на похоронах. Так, стоят, скорбно поникнув головой, или утыкаются в плечо какого-нибудь близстоящего человека. У них там даже не всякий считает, что на том свете умершему будет хреново.
Будет либо никак, либо лучше, чем здесь. В некоторых странах раньше даже радовались, что человек умер. Причем лучше, если не просто умер, а чтобы его убили. Потому что там его ждет Вальгалла: битвы, пьянка и чувихи. Причем вечно. Тоже мне радость. С ума сойти.
У нас же существовал даже институт плакальщиц. В каждом русском поселении была женщина, которая жила за счет смерти. А если таковой не было, ее выписывали из соседнего поселения, чтобы было не хуже, чем у других. Они громко бьются головой о засыпанную могилу покойного – «Ой, на кого ж ты нас спокинул…» – и перечисляют его заслуги, даже если в протекшей жизни он был тем еще мерзавцем. Я думаю,
