ячменное пиво и, наконец, огромные порции колбас, поджаренных в сметане и масле.
А потом они пошли колесить по всему Нанту. В семь вечера они прихватили старого Бенуа и вместе с ним отправились в кабачок. Пьеру Верну была отправлена с рассыльным записка: «Дорогой папа, не сердись! И ты, дорогая мама! Провожу время с Барнаво. Мне очень хорошо. Ваш Жюль и больше ничего. Точка. Жюль Верн».
— Мы еще пригодимся друг другу, — говорил Барнаво, обращаясь к Жюлю. — Вот ты сказал, что будешь учиться в Париже. Что ж, учись, и я за тобой. Куда ты, туда и я. Мне совсем нетрудно будет пристроиться в Париже на какое-нибудь местечко. Мы нальем вино новое в бутылки старые, — нужно только как следует прополоскать их. Правду я говорю, Бенуа?
— Вы изъясняетесь художественно, — лепетал старенький Бенуа. — Не берусь утверждать, что вы произносите одни лишь истины, но я вижу, что вы подлинное дитя народа. Вам недостает образования, связей и системы, Барнаво!
— Образование мне только помешало бы, — самоуверенно басил Барнаво, прикладываясь ко всем бутылкам по очереди. — Будь я образован, я не служил бы швейцаром, не пахал землю, не исполнял обязанностей курьера в префектуре, не давал бы советов префекту, благодаря которым он выгодно женился в то время, когда должен был идти под суд. Связи… связи я добуду, — ого, Бенуа, я добуду их! Ну, а система, — этого я даже не понимаю, честное слово! Что это такое?
— Это точный маршрут ваших действий и намерений, — заплетающимся языком проговорил Бенуа.
— Не понимаю! В разговоре со мною не следует употреблять этих… этих… ну, как их!
— Метафор, — подсказал Жюль. Он чувствовал себя именинником. В его размеренную жизнь восемнадцатилетнего юноши властно вошла какая-то веселая неразбериха, нечто не имеющее отношения ни к настоящему, ни к будущему. Он наблюдательно оглядывал Барнаво и спрашивал себя: «Что мне эта Гекуба и что ей я? Старик когда-то придумал невероятную чепуху и до сих пор верит в предсказание мадам Ленорман! Надо же!..»
— Знаю, о чем ты думаешь, мальчик, — прервал его размышления Барнаво. — Ты думаешь: а для чего я связался с этим сыном народа? Не думай об этом, мой дорогой! Найди свою систему и действуй! Я верю в тебя, Жюль! Почему, на каком основании? И сам не знаю. Такова всякая вера, способная делать чудеса. Мне всегда требуется в кого-нибудь верить. Я верил в Бонапарта, но он что-то где-то сделал не так. Я верил в Турнэ, но он оказался дураком. Я…
Барнаво махнул рукой и приложился к бокалу с ромом.
— Я верил в мой клочок земли, но меня лишили и земли и веры. Длинная история, не хочется рассказывать. И вот я уверовал в тебя, Жюль! В чудесную юность моей родины. А вы, Бенуа, говорите, что я ничего не смыслю в метафоре! И в метафоре, и в гиперболе, и даже в пятистопном ямбе, коли на то пошло! Живи сейчас Гомер, — я бы научил его писать в рифму! Уж я ему…
Барнаво не договорил, голова его отвалилась к спинке стула, рот раскрылся, пышные усы свесились, глаза закрылись. Барнаво захрапел. С помощью Жюля и Бенуа (невелика была, кстати сказать, помощь) бывшего швейцара усадили в коляску и привезли в дом Пьера Верна. Здесь его уложили в комнате, отведенной для гостей. Все в доме спали. На своем столике у окна Жюль нашел письмо от Жанны.
«Я приезжаю в начале мая, — читал Жюль, — и снова уеду в начале июня. Твой глобус окончательно утвержден, и, может быть, мне удастся привезти тебе деньги за твою остроумную выдумку. Один консультант отозвался о твоем глобусе так: „У этого Жюля Верна голова работает превосходно, из него выйдет толк…“ Вот, Жюль, те приятные новости, которых ты так хотел от меня. Все идет хорошо. Тебе остается только закончить образование. Я тебя люблю. Если бы ты знал, до чего весело в Париже! Директор „Глобуса“… ну, ладно, а то ты опять подумаешь не то, что следует. Не пиши мне на адрес театра, а прямо в дирекцию фирмы „Глобус“…»
Глава восьмая
ОТЪЕЗД
«…Особенные успехи оказал в математике, физике и космографии; весьма похвально учился языку родному и древним, глубокие познания имеет по минералогии, ботанике, астрономии. Педагогический совет аттестует Жюля Верна как способного занять выдающееся место на избранном им юридическом поприще. Отличительные свойства: легкая усвояемость при большом прилежании, отличная и одухотворенная память, характером добр, но вспыльчив, великодушен и не праздно-мечтателен. Председатель Совета выпускного класса Нантского лицея Эмиль Ленуа…»
Пьер Верн свернул в трубку этот драгоценный документ, перевязал синей ленточкой и спрятал в секретный ящик письменного стола. Жюль наблюдал за отцом с умилением и нежностью.
— Я тревожусь, Жюль, — сказал отец, бренча ключами в кармане. — Твоя юность кончилась. Пришла зрелость. Скажи откровенно, как ты себя чувствуешь?
— Чувствую себя превосходно, папа. Думаю о том, что, к сожалению, синяя ленточка еще настигнет меня…
— Я не очень-то быстр на соображение, Жюль. Что ты хочешь сказать?
— Я хочу сказать, что мне предстоит вручить тебе документ об окончании высшего учебного заведения, который ты также перевяжешь синей ленточкой.
— Да, конечно, — оживился Пьер Верн. — Я доволен тобой, Жюль. Что слышно о Барнаво?
— Он уехал к себе в Пиренеи, чтобы окончательно распродать свое имущество и следовать за мною в Париж.
— Да? Гм… Забавный человек… Он сочинил гадалку Ленорман, которой я чуть было не отправил письмо. Совпали фамилии. Потрясающей выдумки человек этот Барнаво. В нем погиб художник, и потому он…
— Хочет художественно жить, — перебил Жюль. — Это ему удается, и даже хорошо.
— Мне очень не хочется, чтобы и ты жил столь художественно, как твой Барнаво. Никогда не превращай жизнь свою в роман, мой друг! Романы хороши для чтения. Еще один вопрос: насколько я понимаю, ты намерен жениться…
— Что ты, папа! Даю слово, что я и не думаю об этом! Откуда ты это взял?
— Так. Взял. Существует Жанна. Ее письма к тебе. Твои письма к ней. Задумчивость, печаль, исхудание, чтение всякой чепухи…
— Я люблю читать, ты это знаешь, папа. Я немножко люблю Жанну, — что поделать… Но Жанна увлеклась директором фирмы «Глобус». Прямо об этом она ничего не пишет, но…
— В таком случае постарайся забыть ее, мой дорогой! Сердце у нас одно, бессердечных девушек тысячи.
— Хорошо сказано, папа!
— Недурно. Это слова Барнаво, я повторяю их, и только. Будешь писать ему — передай от меня привет и глубокое мое уважение. Я никогда не думал, что
