беглую девицу! Девица, хоть и из благородного семейства, а воровка! Вот кто к вам может действительно залезть!
— Да что вы! — ахнула Анника.
— Да, да! И ведь поднялась же рука, собственную мать ограбить! Ну, и удрала, конечно. Наверняка с мужчиной. А у нее безутешный жених… Свадьба на носу! Она похитила кучу денег и убежала развлекаться, паршивка этакая!
— Жених… Без мозгов, — процедила я хрипло.
Из-за пазухи он вынул несколько карточек с моими портретами и протянул нам через ограду. Выполнены рисунки были на скорую руку, но сходства было остаточно, чтоб опознать меня.
Даже с учетом синяка на пол-лица.
Анника, потрясенная, перевела взгляд на меня. Я отчаянно просигнализировала ей бровями, мол, потом все объясню.
— Я и приглядывался ко всем незнакомым барышням! — снова взвыл несчастный. Он снова попытался освободиться, но тщетно. Только штаны еще больше пострадали. — Принял вас за беглянку, барышня!
И, отвернув голову, с досадой добавил:
— Очки надо купить, эх… С такой-то физиономией!.. Благородная барышня!..
Но зловещий Петрович расслышал этот нелестный отзыв обо мне.
— Ты на что это намекаешь? — прорычал он.
— Ни на что я не намекаю! — обозлился он. — Сказал же — обознался! Мне вообще сказали, что тут должна быть одна девчонка! А вас тут двое! Кто такая? Откуда взялась?
У меня сердце замерло и прямо-таки остановилось. В свете обвинений из уст этого балетного танцора Анника могла засомневаться во мне и сдать этому незадачливому полицейскому.
Но Анника вступилась за меня.
— Сестра это моя! — звонко выкрикнула она. — Из деревни приехала, повидаться!
Детектив перевел взгляд с моей распухшей физиономии на ее и согласно кивнул.
— М-да, семейное сходство налицо, — пробормотал он. — Но, если смотреть издалека и сзади, можно принять за приличную девушку.
— Да что за пошлые намеки! — прорычал Петрович и внезапно, коварно и подло, клюнул несчастного в зад.
Этот удар был особенно чувствителен.
Несчастный снова взвыл, подскочил на одной ноге.
Это позволило ему высвободить вторую, так как штаны окончательно лопнули по шву, а на штиблетах лопнули шнурки, и ботинок свалился с ноги.
Наш пленник упал в траву за забором и жалобно заохал.
— А ну, быстро убрался отсюда! — рыкнул на него боевой Петрович. — Не то я скажу Ферро, что ты воровал у нее горох! А она этого страсть не любит! И растянет тебя за ноги между дальними заборами своей фермы!
— Так и девицу, — умирающим голосом простонал детектив, — вы видели?..
— Не видели, — огрызнулся Петрович, нервно разгребая землю. — Проваливай, кому сказано было!
И я осталась один на один с Анникой. Объясняться.
— Анника, — несмело позвала я, когда незадачливый полицейский скрылся из виду за поворотом. — Я не преступница! Верь мне! Я никого не грабила!
— Жених у тебя правда есть? — спросила почему-то Анника.
Я тихо кивнула.
— Правда, — ответила я еле слышно. — Этот синяк… это он меня приласкал.
— А мне перья повыщипал! — возмущенно прокричал Петрович. — Психопат! Садист! Извращенец!
— Он плохой человек? — доверчиво спросила Анника, заглядывая мне в глаза.
От этого взгляда мне стало не по себе.
Да что ж такое! Не сделала ничего плохого, а приходится оправдываться! Выпрашивать доверия и внимания к себе!
Да еще и так нестерпимо стыдно…
— Он очень плохой человек, — прошептала я. Слеза скатилась по моей распухшей щеке. Наверное, это выглядело комично, но у меня сердце рвалось от боли. — Ты просто не представляешь, какой он… плохой. Да и мать моя не лучше. Я ограбить ее не могла по той простой причине, что он с отцом разорены. Этому садисту они меня продали. За деньги. И если я не вернусь, им придется отдать ему деньги. А они этого очень не хотят! Я — такая же невольница в их руках, как и ты в руках госпожи Ферро. Они могу распоряжаться моей судьбой так, как им вздумается. Поэтому я убежала. А не из-за того, что сделала что-то дурное.
Анника некоторое время смотрела на меня испытующе, а я тихо плакала.
Боже, какое унижение…
Единственный близкий человек в этом мире мне не верит и смотрит как на воровку!
И если Анника сейчас меня прогонит — я ведь не смогу сказать «нет, я никуда не пойду».
Мне придется уйти.
В этот миг я чувствовала себя отвергнутой всем миром и очень, очень одинокой и беззащитной.
— Ну, не плачь, Эстелла, — сказала, наконец, Анника, тронув меня за руку. — Я верю тебе. Я-то знаю, что ты пришла ко мне голодная, с двумя грошами в кармане. Тот, у кого много денег, не станет делить на двоих единственную краюшку хлеба и есть огурцы…
— Спасибо, — прошептала я, утирая мокрые щеки.
В этот момент наш бравый Петрович, который дрался с полицейским, как лев, вдруг как-то подозрительно обмяк.
— Ко-ко-ко-кая трогательная сцена! — протянул он, не менее подозрительно закатывая глаза и как-то знакомо распластывая крылья. — Не надо, не продолжайте! А то я расплачусь!
— Петрович, ты чего? — удивленная, спросила я.
— Ни-ни-ничего! — огрызнулся Петрович. И вдруг издал душераздирающий вопль.
— Петрович, ты опять?! — поразилась Анника. — Похоже, он собирается снести яйцо, Эстелла!
— Ко-ко-кокая чушь! — прокричал Петрович и потужился, очень отчетливо засопев.
— Ну вот же! — обрадовалась Анника. — Я же говорила, говорила, что Петрович — курица!
— Пе-пе-пе-тух! — проорал несчастный Петрович и снова отчаянно потужился.
Но все говорило об обратном.
Петрович был курицей-несушкой, окончательно и бесповоротно.
И на сей раз его просто разрывало от гигантского яйца, которое он изо всех сих старался снести.
— Эстелла, — изумленно произнесла Анника. — Да он же несет яйца, когда тебя жалеет!
Глава 17
На этот раз Петрович справлялся с яйцом долго и трудно. Мы уж с Анникой думали, что он помрет, бедный, и оправится в куриный рай за свои праведные куриные дела.
Он пыхтел, разевая острый клюв, изумленно моргал глазами, но дело не шло.
— Петрович, миленький! Дыши, дыши! — испуганно повторяла я.
— Тужься! — хищно советовала Анника. — Исторгни из себя это!
— Хочешь, я буду держать тебя за руку, Петрович? — спрашивала я.
— Петрович, мы с тобой! — повторяла Анника, как лозунги.
— Ко-ко-ко-ко! — орал Петрович.
— Какие трудные роды! — всплескивала руками Анника.
Петрович, наконец, издал последний душераздирающий вопль.
Вопль не курицы, но мужика, которого пытали в плену. Кажется, он даже матерился, но так быстро, что можно было расслышать только бесконечное «ать, ать!».
Все его пенечки-перья встали дыбом. Он надулся, как шар. Казалось, яйцо затыкает отверстие, из которого выходит лишний воздух, и Петрович вот-вот лопнет.
Но курица свистнула куриными ноздрями еще раз, как закипающий чайник, и в картофельную грядку из Петровича выпало блестящее
