градом катящиеся слезы.
— У-ы-а-а! — подхватила и Анника. Ее тоже мошка укусила. И тоже в глаз. Это что ж за напасть!
— А я говорил, — высунулся из кустов зловредный Петрович. — Они здесь ходят. Они что-то высматривают. Они шпионят! Наверное, нас хотят поймать!
Но я не слушала его зловещие предсказания.
Мошка облепила нас с Анникой и принялась жалить, как в последний раз в своей мошинной жизни.
Вмиг наши глаза и щеки были искусаны и начали отекать.
Мы с Анникой в панике побросали тяпки, лопаты и грабли и кинулись к прохладному ручейку под липой.
Но было поздно.
Глаза наши заплыли так, что превратились в узенькие щелочки.
Щеки налились глянцевым алым отеком, раздулись так, что обе мы вышли… мордатые и красные.
Просто кровь с молоком!
Еще и челюсть стала шире в два раза, как у дремучего неандертальца, который, словно жерновами, перемалывает в своей прожорливой пасти все подряд…
— Вот это репа, — чуть не плача, прошептала я, глядя на свою распухшую физиономию.
Интересно, почему я раньше не додумывалась как следует рассмотреть себя в прудике?
Когда темно да, не получится. Но при свете дня видно себя просто отлично!
И тут я с изумлением увидела, что мои волосы больше не бесцветные и не тусклые, а цвета гречишного красноватого меда, сияющего на солнце!
И кожа без прыщей.
И нос не грушей…
Остальные черты лица оставались для меня загадкой, потому что оно распухло просто чудовищно.
Мы с Анникой теперь напоминали двух деревенских баб, откормленных жирной сметаной и отпоенных молоком. И глазенки у нас были хитрые-хитрые. Еле поблёскивающие из щелочек между век.
— Ой-ой-ой, — простонала Анника. — Как чешется…
— Не трогай! — рявкнула я. — А то хуже будет…
Мы изо всех сил старались уменьшить отек, умываясь ледяной водой, но куда там!
Зуд немного унялся, щеки наши были красными. Лицо покалывало от холода.
Но отек не спал!
— За что ж мне такое наказание, — стонала я. — Снова скажешь, что я хорошенькая? Так и прохожу тут кикиморой…
Стеная и охая, мы с Анникой вернулись на огород.
И как раз вовремя!
Петрович с гусятами засел в засаде в кустах. И сидели они там тихо-тихо.
А через ограду лез какой-то странный тип.
Он был одет как городской щеголь. Узкие клетчатые штаны, пиджачок, застегнутый на одну пуговку. Нарядные штиблеты и котелок.
А физиономия у него была противная.
Красная, потная, усатая. Могучая шея, мощный загривок.
И над ним вился целый рой мошкары. Просто черной тучей. Потому что от него так и разило потом!
Но только его кожа была словно дубленая. Укусов на ней было не видать.
Да боюсь, мошка и не прокусывала ее. Не то, что нашу — тонкую и нежную. Дырявила навылет!
— Да это же они от него налетели! — ахнула Анника. — Он мошку сюда притащил, и они с него на нас перекинулись!
— Тише! — скомандовала я.
Я подхватила грабли и тихонько двинулась к карабкающемуся господину.
Анника поддержала меня, прихватив лопату.
А господинчик все никак не мог закинуть на ограду ногу.
Модные штаны были чересчур узкими, и он все задирал и задирал откормленную ляжку. Но штаны неумолимо возвращали ногу обратно.
Мы уже почти добрались до шпиона. Но тут в дело вмешался Петрович, полагающий, что он «один мужик в доме».
— Ты куда лезешь, гад?! — грубым мужским голосом рявкнул Петрович из кустов.
Шпион в ужасе сделал невероятное усилие и ногу-таки закинул. Нога зацепилась за верхнюю планку ограды и там прочно застряла.
С громким треском лопнули штаны точно по шву.
Ногу заклинило в поднятом состоянии.
Шпион, сообразив, что попался, заметался, старясь вырваться из смертельной ловушки.
Но модные штиблеты оказались слишком надежно надеты и крепко зашнурованы.
И шпион уныло повис враскоряку на заборе.
— Убью! — хрипло и преступно орал Петрович из кустов.
— Ни с места! — проорал пойманный, скача на одной ноге и нашаривая за пазухой предположительно оружие. — Не смейте приближаться!
— Ворье! — не унимался Петрович. — Проникновение на чужую территорию! Я шкуру с тебя спущу и чучело набью!
И Петрович, не вынеся переполняющего его яда, вылетел из кустов, и, разбежавшись, отважно долбанул пойманного клювом в нежное и чувствительное место.
Метил в пах, но немного не достал.
Но все равно клевок получился чувствительным.
Несчастный заорал, будто его не курица ощипанная клюнула, а лошадь лягнула.
— Уберите вашу ненормальную птицу! — вопил он, отмахиваясь от Петровича.
Но тот, кажется, только больше злился.
И, уворачиваясь от машущих рук, налетал с другой стороны и клевал снова, тыча клювом в жирные ляжки несчастного.
— Я полицейский! — орал пойманный, отбиваясь от осатаневшего Петровича. — Я здесь по делу! Я ловлю опасную преступницу!
У меня так и ёкнуло.
Это ведь он меня высматривает!
И раньше тут лазил, присматривался. Подойти не решался просто.
Глава 16
Незадачливый полицейский чуть не плакал.
— Это ж надо было так ошибиться, — стонал он, изо всех сил стараясь высвободить онемевшую от долгого неудобного положения ногу.
— Ошибиться? — змеем шипел недобрый Петрович, сдавая назад и зловеще наклоняя голову. — За такие ошибки ставят на ножи!
И он снов рванул и впился, словно дротик, в беззащитный зад детектива.
Тот взвыл — столичный тенор обзавидовался бы его певческому таланту и высоте взятой ноты.
— Лезть ко мне вздумал? — продолжал неумолимый Петрович. Кажется, в нашей курице погиб великий рестлер. — А ну, иди сюда!..
— Да какое лезть! — взмолился несчастный, отряхивая градом катящийся пот. Он принял это слово за намек на то, что он хочет ограбить нас. — Грабить фермы госпожи Ферро? Ну, уж нет! Я лучше к медведю в берлогу залезу, чем такое! Говорю же, ищу беглянку! И принял тебя, — он кивнул на меня, — за нее!
— Ты говоришь о женщине, — шипел Петрович, — но говоришь без уважения!
И он снова клюнул и без того истерзанную ляжку.
— Это же надо было так ошибиться! — снова проорал усатый, багровея. Кажется, он здорово полагал, что грубым мужским голосом Петровича говорю я! Толком рассмотреть-то меня он не мог. Все время вертелся и уворачивался от бешеной курицы. — Принять деревенскую грубую бабу за благородную девицу!
— Какая тут тебе деревенская баба! — прокричал страшным голосом Петрович.
Так он обычно орал, когда кто-нибудь на экзамене нес ему откровенную чушь.
Усатый, хот и соображал туго, а на этот раз махом осознал свою ошибку.
— Прошу прощения, — поспешно пробормотал он, стараясь и присесть ниже, чтоб как-то защитить свой многострадальный зад от нападок Петровича, и, заискиваясь, заглядывая мне в глаза. — У меня задание, задание! Я ищу
