сердце. Страдания презренных миллионеров никого не волновали -они терпели заслуженную кару. Ислам сошел со своего истинного пути, заплутал и потерял изначальный смысл. Вера, смешавшаяся с реалиями современного мира, не покоила сердца. Она стала помехой в сиюминутных интересах и была отброшена за ненадобностью. Разве Коран не запрещает азартные игры? Но весь Баку играл. Выигрывал и проигрывал деньги мешками. Пророк запретил употребление вина. Но все пили! Пили и водку, и коньяк, и прочие алкогольные напитки, лицемерно утверждая, что эти напитки - не вино. Изображение человека считается запретным в исламе. Но мусульмане толпами посещали фотоателье, чтоб затем украшать стены своих домов собственными изображениями.
Да, годы моего детства были удивительными! Каждому человеку детство представляется чем-то очень далеким. Но мое детство осталось далеко и по временным меркам, и по географическими, и уже ничто с ним не связывало: ни моя вера, ни потерянные миллионы, ни вещи, ни люди. Прошлое для меня - давно завершившаяся жизнь, полузабытый сон, услышанная где-то сказка.
VI
...Едва мы перебрались из деревни в новый городской дом и начали обустраиваться, как из Москвы прибыла новая мебель. Когда я увидела ее, мое восхищение вкусом Амины выплеснулось за возможные границы. Эта мебель была не просто очень дорогим приобретением, признаком богатства и роскоши, но и настоящим произведением искусства. Она очаровывала своей оригинальностью. Исполнена в мавританском стиле, близком нашим восточным вкусам, украшенные изящным орнаментом, тонкой резьбой шкафы, софы, диваны потрясали красотой. Мы привыкли к широким и мягким диванам. Но эти, новомодные, были узкими и жесткими, и подолгу сидеть на них было неудобно. Зато красоты они неописуемой! Стены нового салона, выкрашенные в чудесные тона, напоминали посещение дворца Альгамбра.
Для двух других салонов мебель была выполнена в версальском стиле. Она была менее притязательной и роскошной, чем мебель «мавританского» салона. Но простота не делала ее менее красивой. Малый зал тоже украсила новая мебель. Здесь был и гардероб Амины. Ширмы и перегородки посреди комнаты удивляли теток и дядек своей непривычностью. По их мнению, диваны, кресла и хрустальные канделябры за этими ширмами - признак беспечности и баловства.
Но самой красивой была выполненная в готическом стиле столовая. Здесь стояли такие высокие шкафы, что их остроконечные, узорчатые верхушки доходили почти до потолка. Диваны были драпированы дорогой материей, вытканной золотом. Дубовые двери украшены медными узорами, вся обстановка напоминала восхитительный средневековый замок. Работа мастеров была выше всяких похвал.
Спальня Амины тоже была несколько упрошенной «алабамской» направленности. Здесь стояли отражающие тот стиль плоские кресла и округлые столы. Ах, какая у нас была чудесная квартира! Постепенно здесь менялось все. Прежде между прислугой не было определенного раздела труда. Каждый выполнял необходимую в данный момент любую работу. Теперь появился управляющий домашними делами, и каждый из прислуги, мужчины и женщины, выполняли только свою, персональную работу. По требованию Амины отец приобрел два автомобиля «Мерседес-бенц». Купить их оказалось не самым сложным. Гораздо труднее ими управлять. Баку был не так велик, а большому автомобилю просто негде было развернуться. Потому мало у кого возникало желание покупать эти дорогие и неоправдывающие себя в местных условиях «чудеса техники». Выезды за город были редки и малоинтересны. Мы ездили на нефтяные промыслы «Биби-Эйбат». Кругом пустынный берег, утыканный нефтяными вышками. Шум морских волн и ветра -такой пейзаж вызывал меланхолические настроения.
Я сидела, прижавшись к Амине, и разглядывала каменистый берег, на который море сердито обрушивало свои волны и остро чувствовала грусть этой картины. Осенние прогулки на автомобиле меня не радовали.
Весенние выезды были веселее. У семьи Нобель в Баку имелись сотни буровых, и мы ездили на их дачу, окруженную нефтяными вышками. Территория дачи простиралась на несколько гектаров. Здесь росли выносливые виды растений. Мы собирали здесь цветущие вишневые ветки и, привезя домой, украшали ими комнату Амины. Так в наш дом приходила весна! Перемены, пришедшие в наш дом после женитьбы отца, продолжались. Амина, борясь с суровыми обычаями, то терпя поражение, то победу, наконец-то добилась того, что двери дома открылись для гостей. К нам стали приходить не только родственники, толстые степенные старики, женатые мужчины, но и очень красивые «безродные» холостяки. Чтобы добиться этого, Амине пришлось очень часто напирать на слово «культура». И хотя это слово часто преследовало несколько иные цели, далекие от его содержания, нам такое положение дел нравилось. Оставшись несколько в стороне от строгих норм фрейлейн Анны, мы расширяли кругозор. Две новые гувернантки, помимо Амины, тоже внесли в это свою немалую лепту.
Мадемуазель Мари Сармен была умной, жизнерадостной учительницей. У нее был «бурбонский» профиль, густые волосы и большие груди. Телом она было несколько мелковата. Поэтому бюст казался еще больше. Она даже стеснялась этого. Я до сих пор помню наш первый с ней урок. Он был такой яркий и красочный! Весь урок мадемуазель Мари говорила о красках и цветах: красный, голубой, сиреневый... Она велела записывать названия цветов в тетрадки, по несколько раз повторяла их. Я с беспокойством думала: «Вот и англичанка заставит нас зубрить английские слова. Если так дальше пойдет, за десять лет придется изучить десять языков». Я представляла, как это будет трудно и очень огорчалась. А мадемуазель Мари, слегка потряхивая меня за плечо, отвлекала от грустных мыслей и, задрав свой бурбонский нос, торжественным тоном произносила фразу на французском: «Этот карандаш красный!» Поднося к моему лицу тот самый карандаш, она требовала повторить фразу. Мне казалось, что у мадмуазель Мари разорвется сердце, если я этого не сделаю, и из приличия подтверждала усталым голосом: «Этот карандаш красный».
Целый час цветные карандаши мелькали перед моими глазами, и я пыталась называть их цвета на французский манер, с необходимым произношением. И тогда мадмуазель Мари, поцеловав меня в обе щеки, говорила по-русски, очень нежно, что я чудесный ребенок. Скоро у меня не осталось в этом никаких сомнений, а мадмуазель Мари стала моей любимицей.
У меня были и другие причины любить мадмуазель Мари. Однажды, внимательно изучая меня взглядом, она сказала: «Ты будешь знаменитой!» Мне это очень понравилось. С тех пор стремилась поскорее вырасти, чтоб приблизить желанное время и очень переживала оттого, что так долго остаюсь маленьким, никчемным человечком. Ах, милая мадмуазель Мари! Вы были замечательной учительницей и чудным человеком! И хотя те слова так и не претворились в жизнь (тому много причин), я все равно вам благодарна. Слышать добрые слова от человека, которому ты веришь, вселяет надежду и дает силы.
Через несколько дней, сидя перед
