не было. Не было домашнего интернета – очевидно, их мобильные кормились от соседей по площадке, которым и принадлежат эти роскошные двери. Ни одного провода для зарядки, ни пульта от громадного телевизора она тоже не обнаружила. Квартирного телефона тоже не было. В шкафу висело одно платье – летнее, не по сезону. Возле ванной на маленьком столике лежала шпилька чеховских времен. Где спала бабка, было непонятно. Потом сообразила – на антресолях была раскладушка, неуклюже запихнутая слабыми женскими руками и наспех. Никаких простыней не было. Веревочная лестница отпадала.
С площадки донеслись голоса – очевидно, вода стала проникать в нижние квартиры.
Анастасия Александровна пересекла бурный поток и подошла к двери. Оттуда начала кричать почему-то по-английски: «Хелп! Хелп!» Но ее не слышали. Она постояла в воде, потом вскарабкалась на стол, безучастно смотрела, как хлещет вода. Так продолжалось довольно долго, и она испугалась, что утонет.
Дверь открылась внезапно, и возник Анатолий Алексеевич в крайней степени ярости. Он моментально прошлепал к кранам в ванной и закрыл. Сразу весь намок.
Он страшно ругался. Он кричал: «Дура! Убийца, безмозглая, что ты натворила!»
Потом сдернул с окна грязную занавеску и стал окунать занавеску в поток и выжимать в ванную. Носить воду в решете.
– Дура, – сказал он, – теперь надо будет платить всем квартирам внизу, а это, между прочим, космическая сумма.
Анастасия Александровна не реагировала.
– Сиди и нос не высовывай, особенно если придет полиция. Охренела совсем, дура. Теперь они точно будут ночевать в нашей квартире. Доигралась, идиотка.
– Не кричи. Она меня заперла.
Анастасия Александровна постояла в нерешительности, потом стала неуверенно помогать собирать воду.
Когда проступил пол, натянула на мокрую рубашку дутик.
– Куда? Ты хочешь, чтобы тебя арестовали? Дура! Всё, заткнись, пойду разбираться. А еще в Америку захотела, на какие шиши?
Она вцепилась в него и истерически закричала:
– Не уходи, не уходи, я боюсь.
Он отцепил ее от себя, отшвырнул от двери и удалился, заперев дверь снаружи.
Анастасия Александровна согрелась в ванной и заснула под дутиком.
Наутро муж принес еду – йогурт и непривычный сэндвич с маслом, который она тут же выбросила: ненавидела масло, Анатолий Алексеевич это знал, значит, бутерброд делал не он.
Спросила:
– Что дальше?
Он подробно рассказал, что жильцы написали заявление и теперь будут рассматривать, какую сумму убытка она нанесла.
– Я тебя спрашиваю, когда я могу вернуться домой.
– Напортачила и спрашиваешь когда.
– Ты мне можешь принести зарядку и пульт от телевизора?
– Обещаю.
(Не принес.)
– И одежду, я же в ночной рубашке.
– Хорошо, что-нибудь найду.
(Кое-что принес.)
– А ты не можешь, пока это все утихнет, жить со мной?
– Где?
Он выразительно оглянулся – действительно было негде. Диван Анастасия Александровна оттащила в кухню, а раскладушку достать не смогла – она за что-то зацепилась и не вытаскивалась.
– А где ты там спишь?
– В нашей кровати. Что ты спрашиваешь глупости?
– А эти сволочи?
– Не надо в таком тоне. Это очень достойные люди. Ириша – доцент на кафедре экологии.
– Кто? Кто доцент?
В это время донесся громкий скандал с лестничной площадки. В дверь звонили.
– Не открывай, – сказала Анастасия Александровна, – они всю ночь колготились.
– Еще бы, а если бы нас так залили, ты бы не колготилась?
Молча просидели около часа.
– Я пошел, надо всех успокоить. Не кисни.
– Мне даже читать нечего.
– Ну потерпи немного. Почему мне никогда не скучно с самим собой? Думай о жизни, анализируй, сопоставляй.
Убежал и запер дверь.
Анастасия Александровна прошла по этой жалкой конуре, соображая, что бы еще изгадить.
Кое-что она все же обнаружила. Папку с документами. Это были старые счета за квартиру. Больше не нашла ничего.
«Это застенок, – поняла Анастасия Александровна, – деться некуда».
И она стала анализировать свою жизнь.
Она была очень некрасивой девочкой. Вдобавок, прыгая с вышки в бассейне, сломала нос. На нее не обращал внимания ни один мальчик в школе. Родители очень переживали и решили, что надо исправить хотя бы нос. Ее отвели в Институт красоты, собрали кучу справок. Нашли деньги. Хирург был молодым человеком, одержимым идеей Пигмалиона, он хотел исправлять ошибки природы и делать женщин прекрасными. Впоследствии, когда пластическая хирургия станет заурядным явлением, он разочаруется в своей профессии. Переделывать природу оказалось делом прибыльным, но бессмысленным. Ему казалось – он штампует кукол.
Но для Асеньки он очень постарался и слепил ей очень хорошенький задорный носик. Девочка влюбилась в своего Пигмалиона. Конечно, безответно. Эта несчастная любовь нанесла могучий удар по ее психике. Она буквально преследовала своего врача, стояла под его окнами, задрав голову на пятый этаж, следя за невнятными тенями, – там, за кружевными занавесками, проходила жизнь ее кумира. Однажды он наткнулся на это обожание возле своей клиники, подошел к ней и очень серьезно сказал: «Пока ты не окончишь школу и не определишься со своим будущим, не подходи ко мне. А потом поглядим».
Она смотрела на него близко-близко, и у нее дрожали брови от любви к нему. Этот тик у нее остался надолго.
Он дал ей план жизни, и она стала исполнять этот план. Решила поступить в Первый мед.
Утром в морозное окно заглянул альпинист. Анастасия Александровна обрадовалась:
– Ребята, вы чего, я думала – вы уже все кончили.
– Теперь уже для комиссии моем. Водички дадите?
– Окно заклеено. Могу через форточку.
Встала на подоконник, протянула стакан.
– А вам не холодно?
– Я на Эверест два раза ходил.
Анастасия Александровна не могла решиться: надо просить у него помощи или нет. А если ее и вправду ищет полиция?
– А когда комиссия?
– Да на днях – будут ходить по квартирам проверять трубы, радиаторы, газ.
Анастасия Александровна поняла, что шанс есть.
Она с третьего раза поступила в медицинский – не давалась математика. Работала санитаркой в городской больнице, старалась любить людей. Любить было трудно – слабых, некрасивых, плохо пахнущих, капризных. Когда наконец поступила, выбрала стоматологию. Думала: благородная профессия – избавлять людей от боли. Техника была чудовищная, не сравнить с нынешней, фантастической. Даже анестезия была неважной, а уж пломбы, буры – вспомнить страшно. И этот запах изо рта – чаще всего гнилостный, у мужчин никотиновый, у женщин чесночный. Тогда всё лечили чесноком и даже во время гриппа носили на шее вместо бус связку головок чеснока.
Начала ходить в клуб на Трёхгорке «Кому за тридцать», сразу, как стукнуло тридцать. Безнадежное дело – женщины в этих клубах были прекрасные, умные, тонкие, с запахом польских духов «Быть может», мужчины – ужасные: у всех залысины и по моде тех лет бакенбарды, которые уродовали их и так не классические лица. Запах от них тоже исходил сомнительный, чаще всего перегара – запах отчаяния.
Однажды в этом клубе выступали артисты Музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко, солисты показывали па-де-де, а миманс создавал атмосферу. И там она увидела Анатолия Алексеевича – с гордым профилем, в роскошной боярской шубе и сафьяновых сапогах – он притопывал в такт па-де-де и зловеще улыбался.
После выступления Анастасия Александровна подошла поблагодарить, и Анатолий Алексеевич неожиданно к ней расположился. Он переоделся, отказался от автобуса, который отвозил артистов и реквизит. И они попили чай с сушками. От него пахло дорогим импортным одеколоном.
Как случайные попутчики, они вдруг рассказали друг другу свои жизни и ощутили тайную симпатию. Анатолий Алексеевич был холост и устал от этого. Когда предложили ехать в Трёхгорку с шефским концертом, он сразу напросился, чем обрадовал профорга. Анастасия Александровна увидела милого интеллигентного неудачника, мечтавшего некогда о славе Нуриева. А он понял, что у нее богатый внутренний мир, далекий от стоматологических проблем. И конечно, она стала часто ходить по контрамарке в их театр – пересмотрела весь репертуар и пришла к мысли, что лучше Анатолия Алексеевича нет никого.
Когда она смотрела на его благородное лицо, тика не было, что означало: время необдуманных поступков прошло и пора перейти к трезвой действительности. В любом случае жить с артистом было веселее, чем с медицинским работником. Шире горизонт.
Дочь родилась поздно – по тем временам, когда ей было тридцать три, а ему за сорок, но они вырастили ее с любовью и выпустили в далекий мир, как выпускают жаворонка в марте: лети и дай тебе Бог счастья.
Бог ей дал счастья в Америке и сразу двух сыновей-погодков.
Поздно вечером Анатолий Алексеевич принес еду: паштет из «Вкусвилла», аккуратный крошечный, размером с ладонь тортик оттуда же, хурму, которую можно есть сразу, и при этом
