говорил, что подозревает именно Дениса.
– Ты ошибаешься, – отец небрежно потрепал меня по плечу. – Денис – сын моего друга. Нелепо думать, будто мальчик пытался кого-либо убить. Я же говорю: дело в фальсификатах. К сожалению, от этого не застрахован сейчас никто, даже когда покупаешь дорогой алкоголь, вполне можешь нарваться на подделку.
Он говорил вполне убедительно, но все же я сомневалась.
Я вернулась в библиотеку только на следующий день. Пыли на альбомах больше не было. Кажется, их просматривали после меня. Я взяла альбом из середины. Он оказался заполнен всего лишь до половины и меня там почти не было – только пара случайных снимков издали – худенькая девушка с длинными светлыми волосами в каких-то размахайках и традиционных джинсах. А в следующем альбоме меня не оказалось совсем.
Вот я и нашла момент, когда меня исключили из семьи. Настолько, что, очевидно, вынули из альбома мои фотографии.
Грудь опять пронзило болью: что же я сделала? Что настолько отвратительное может совершить подросток, чтобы его раз и навсегда безжалостно выбросили и из альбома, и из собственной жизни?
Ответа на это не находилось.
– Я и вправду была ужасной? Что я сделала? – пристала я к поварихе, занятой приготовлением обеда, – нож в ее руках так и летал, а квадратики моркови получались ровненькие, словно выверенные по линейке.
– Ничего ты не делала, – отмахивалась она, занятая своим делом.
– Совсем ничего? – я криво улыбнулась.
А повариха вдруг посмотрела на меня и покачала головой.
– Ты очень изменилась, Мика, – проговорила она негромко и снова уставилась на разделочную доску, соревнуясь с ней в умении не раскрывать секреты. Даже не знаю, кому из них отдать первое место за молчание.
Что-то со мной не так. Это ясно. Даже сны вижу только кошмарные. Вот этой ночью, например, я видела похороны. Очевидно, что сон являлся реакцией на смерть Татьяны, но все же он серьезно испугал меня: огромный склеп, стены которого теряются во мраке, а посередине, на каком-то пьедестале, покрытом струящимся алым шелком, – черный гроб. Во сне я стояла в длинной очереди, тянущейся к этому гробу, и молилась, чтобы она никогда не подошла к концу. Мне не хотелось видеть того, кто лежит в гробу, но уйти я почему-то не могла и только продлевала муку. Шаг за шагом… Все меньше людей отделяло меня от средоточия кошмара, и все сильнее колотилось сердце. И вот, наконец, передо мной только гроб на кроваво-алом. Я боялась сделать последний шаг, но тут меня резко толкнули в спину, и я оказалась у самого пьедестала. Так близко, что ощущала его обжигающий холод и даже сквозь опущенные ресницы видела его очертания. Мне хотелось молиться, чтобы отвратить от себя опасность, но я не могла вспомнить ни слова. Казалось, это было какое-то адское наваждение. «Взгляни!» – голос, которому нельзя было сопротивляться, прозвучал в моей голове. Больше всего на свете я не хотела открывать глаза, но мне пришлось это сделать… И в этот момент я проснулась с четким ощущением, что должна была увидеть в этом гробу себя.
Быть может, мне следовало умереть еще там, в машине. А возможно, и раньше.
Вернувшись к себе, я села просматривать сеть. На этот раз меня интересовали всевозможные скандалы и сплетни. На одну из них я наткнулась неожиданно. «Глаза ее куклы были сделаны из сапфиров, и за ней шла нешуточная охота», – прочитала я в одной из интернет-статей. Написал статью некто Алексей Ветров, и фамилия показалась мне знакомой. Именно этот человек приходил брать у меня интервью и так рассердил отца.
«Алексей Ветров», – забила я в поисковике и наткнулась на массу всевозможных материалов. По большей части сомнительных – родовые проклятья, скандалы, интриги, убийства. Кажется, именно то, что нужно.
Найти страничку самого Ветрова не составляло труда. Вот и он сам улыбался с фотографии слегка нагловато. Писать или не писать?..
Я колебалась недолго. Похоже, ситуация у меня патовая, и если кто-то способен помочь, то почему бы не этот ушлый, поднатаревший в скандалах журналюга?
«Здравствуйте, Алексей, – набрала я сообщение. – Вы были у нас в доме, брали у меня интервью, назвавшись другим именем. А теперь я хотела бы с вами встретиться где-то на нейтральной территории. Это возможно?»
Ответ пришел так быстро, словно он только и ждал письма:
«Когда и где?»
Этот Ветров размениваться на слова не любит. Странно, при встрече он показался мне болтливым. Вдруг это не он?
Я со злостью потерла виски: похоже, паранойя становится моей главной отличительной чертой. В конце концов, чем я рискую – достаточно назначить встречу в каком-нибудь людном месте… Другой вопрос: отпустят ли меня одну?
Но ответ пришел сам собой: большой торговый центр – идеальное место для встреч. Кажется, многие магазины имеют два выхода…
Я открыла карту и посмотрела потенциально удобные точки. Тот центр, где я встретилась с Денисом, выпадает по определенным причинам, о которых сейчас мне совсем не хотелось бы думать. Лучше выбирать что-то подальше от дома… Что-то максимально удаленное и максимально нейтральное.
«Сегодня в шесть. В «Вегасе»», – написала я.
«Идет, – мгновенно ответил Ветров. – Буду в районе Макдака».
Поезд Красноярск-Петербург, сентябрь, 1913 год
Ночью Лизе стало плохо. Весь день она почти не ела, и ее тошнило только черной желчью, буквально выворачивая наизнанку до слез в глазах, до желания раствориться в этой темноте, до неверия, что мука может прекратиться.
– Что же это такое творится, барышня?! – Наташа бестолково бегала вокруг и скорее раздражала, чем помогала. – Надо же так занеможить! Это все кушанья их проклятые! А говорили, будто все свежее! Тьфу на них! – компаньонка и вправду сплевывала куда-то в угол.
Лиза почти не слышала – голос доносился откуда-то издалека.
– Сейчас, барышня, сейчас. Вот водичка холодная! – и Лизе в губы ткнулась кружка, к которой девушка с жадностью припала. Но стоило воде попасть в желудок, тот снова отреагировал чудовищным спазмом.
Когда приступы тошноты, наконец, закончились, Наташа помогла хозяйке добраться до постели и лечь. Лизу трясло, а на лице выступила испарина.
«Может, я умираю? – мысль ползла медленно, точно противная жирная муха, отогнать которую невозможно. – Это батюшка зовет меня к себе».
А потом она лежала, уставившись в подрагивающий потолок вагона, и не думала ни о чем. Сил не было даже на то, чтобы думать.
Утром Лиза не смогла встать, зато слышала, как Наташа в коридоре кокетничает с каким-то мужчиной и с удивлением вдруг узнала его голос. Вербицкий! От этого стало еще противнее, хотя, казалось бы, куда уж противнее. Но мысль о том, что
