class="p1">— Сволочи, — проорал он, входя, — денег у них, вишь, нет! Им, вишь, не прислали! А мне рейс делать надо? Или не надо, я вас спрашиваю?! — Он сплюнул, обернулся: — Эй, Окладников, неувязочка. Путешествие отменяется.
Проследив за его взглядом, Митин увидел безмятежно-веселое лицо того парня, с белокуро-волнистыми волосами в светлом модном костюме, которого только что отправляли без очереди около кассы.
— Доедем как-нибудь, — подошел он к Каратаеву. — Ты что, без зарплаты остался?
— Хрен с ней, с зарплатой! — Водитель плюхнулся рядом. — В дороге чем буду расплачиваться? — Он еще прибавил несколько выражений, явно для расширения словарного запаса окружающих. — И теща, как назло, слиняла. Где я им, гадам, денег добуду рейс выполнять?!
— Разве ты сам должен платить? Ты же груз везешь? — спросил Окладников.
— Какая разница, кто? Денег же все равно нет. Без них куда двинешься…
Птичка-буфетчица похлопала Митина по плечу, повернулась к Каратаеву:
— Скинетесь до зарплаты. Шеф! Я тебе еще пассажира привела. Возьмешь — не ошибешься.
— Я и так не ошибся. — Он показал на того белобрысого красавца и улыбнулся. — Только ему тоже придется перетерпеть. — А ты очень, что ли, спешишь? — впервые взял он в расчет Митина.
— Очень.
— Может, до ленского парома нас подбросишь? — задумчиво протянул Окладников. — Глядишь, там кто-нибудь да встретится. А нет — вернешься за деньгами.
— Это можно, — согласился Каратаев.
Лучше бы он не соглашался.
Но спешить они не стали. Сначала Каратаев занялся машиной. Подкачал колеса, понюхал резину со всех сторон, засунул голову под капот и надолго погрузился в какой-то мелкий ремонт. Он делал все это обстоятельно, казалось, нарочито медленно.
Наконец голова Каратаева показалась из-под капота, он вытер тряпкой промасленные руки. Укрыл брезентом какие-то ящики в кузове.
— Терпишь? — обернулся он к Окладникову. — Теперь уж недолго.
— В Семирецке укольчик сделаю, аптека там хорошая, — поморщился Окладников. — Я к боли привык, хуже, когда начинаешь задыхаться…
— Легкие у него отнимаются, — пояснил Каратаев, не глядя на Митина. — И грудь болит — эфиром в лаборатории отравился.
Митин хотел расспросить, при каких обстоятельствах было дело, но в этот момент вынырнула буфетчица, с победоносной улыбкой сунула Каратаеву деньги.
— Не родись красивой… — смеялась она тоненько.
— Как это тебе удалось? — ошарашенно уставился он на нее. — Ну, молоток, девочка!
— Друга одного вспомнила, — подмигнула буфетчица.
Потом была молчаливая дорога втроем, переправа на пароме через Лену в палящую жару под неправдоподобно синим куполом неба, когда берега манят своей близостью, но оборачиваются бесконечными островами, излучинами. Митину запомнилось ощущение липкой тяжести в ногах, словно растопленная смола магнитом притягивала их к доскам парома, — не отодрать, и нахлынувший внезапно беспробудный мертвый сон, и многочасовое стояние впритык к шоферам, малярам и прочей братии, пропахшей всеми запахами многодневного кочевья по воде и лесу, когда в баню попасть хотя бы раз в две-три недели и то счастье. Впервые в жизни он спал как лошадь, стоя, расступись люди — он бы рухнул навзничь. А дальше опять затрусили втроем по бетонке на Семирецк.
По дороге разговорились. Но не сразу.
Необычная была трасса, пролегающая сквозь мокрую тайгу, с бетонными мостами, недавно переброшенными через реки, с буреломом, с застрявшими машинами, возле которых пыхтели, копошились шоферы, меняя резину, латая масляные насосы, перекуривая или закусывая прямо здесь же на корточках. Митин обнаружил две устойчивые привычки всех шоферов дальних трасс: они никогда не присаживаются на ступеньки машин или пеньки, только на корточках они ели, обсуждали, перекуривали, а потом справляли малую нужду обязательно на колеса.
Начало темнеть. Лес густел, выбоины и слякоть все увеличивались. Каратаев с непостижимым мастерством вел машину, фактически вслепую, на ощупь, ничего нельзя было увидеть даже при дальнем свете из-за густого тумана, в котором, серебрясь мириадами звездочек, отражались лучи фар. Так ехали долго.
— Ну как? — заговорил Каратаев, перескочив через какую-то особо глубокую выбоину. — Боюсь, растрясет тебя.
— А долго еще? — откликнулся Юра.
— Долго. Туман мешает. Он задержку дает.
К ночи ничуть не развиднелось, клочья большого тумана метались, окутывая машину спальным мешком, невыправленные обочины то и дело грозили выбросить их в кювет. Каратаев бешено крутил баранку то в одну сторону, то в другую, потом мотор напрягся, машина пошла в гору, неожиданно Каратаев остановил ее на полном ходу, увидев водителя, маявшегося с машиной.
— Масла не найдется? — вынырнул из тумана совсем молоденький парень в косоворотке, с забинтованной шеей, с промасленными черными руками.
— Нет, — покачал головой в ответ Каратаев.
— А ремень вентилятора?
Каратаев снова пожал плечами, посмотрел на темневшую сбоку машину и тронулся.
— Что ж ты останавливаешься, когда у тебя ничего в запасе нет? — бросил удивленно Окладников.
— А как же? Иной раз и постоять с товарищем на трассе — помощь. — Каратаев помолчал, пососал нераскуренную сигарету и стал что-то вполголоса мурлыкать.
А Митин думал: посади Каратаева на хороший харч в теплую московскую квартиру, найди ему место в каком-нибудь высокотехническом гараже, жену из ресторана «Пекин» и дай полную программу обеспеченной жизни на много лет вперед — был бы он более доволен жизнью? Осталось бы в нем это спокойствие человека, который занимается нужным делом, это чувство солидарности с первым встречным, попавшим в беду на дороге? Наконец, это ощущение общности судьбы в непролазных местах, которые довелось им осваивать? Вряд ли. Он не променял бы своей доли.
Туман все усиливался, ехали совсем наугад.
— Разве это туман, — начал им заговаривать зубы Каратаев. — Помню, зимой как-то ездил. Кажется, подними камень — он в воздухе повиснет. Вез я листовое железо, чувствую какой-то толчок, машина и осела. Останавливаюсь, вижу — поверх железных листов «Победа» стоит, шофер оттуда высовывается. «Ты чего там делаешь?» — ору не своим голосом. А тот трясется, говорит: «Сам не знаю, еду, туман кругом, ничего не вижу, вдруг дорога круто в гору пошла, а тут, вишь, железо у тебя по дороге волочится, я по нему и въехал…»
Митин таких баек уже наслушался в поезде, в особенности про медведей на трассе, но все равно хохотал, ему было весело. Он предвидел, сейчас Каратаев непременно расскажет, как в тумане шофер спать улегся в кабине, а дверь распахнул, чтобы прохладнее. И как поблизости лошадь паслась, пятки стала ему лизать (они ж соленые, а соль зверю всякому нужна), парень же в «МАЗе» спросонья перепугался насмерть, понесся из машины к своим с криком! Мужики монтировки похватали, бегут, видят — лошадь пасется, на голове у нее — дверца от грузовика. Хорошо еще пятку вместе с дверцей не оторвала.
— Почему именно в Семирецк тебя направили, что, у нас в Ярильске врачей нет? — поинтересовался Каратаев у Окладникова. Митина он по-прежнему старался игнорировать.
