судьба города. Действия их были бессмысленны и нелогичны, ибо каждый понимал, что ритуал уже начал осуществляться каким-то и власть Друникене все больше охватывает город. Путь их лежал к Топилишкам. Приблизившись к селу им нужно было найти дом старосты. Только он мог привести их к месту жертвоприношения. В воздухе, казалось, пахло грозой, но небо было чистое и ярко светило солнце, природа была умиротворена, но оба, причастные к священному, человека чувствовали, что нечто страшное уже начало осуществляться, нечто, что изменит их мир так, что в нем, возможно, им не будет места.
Якуб Копылович как будто ждал их, верно чувствуя их приход. Он стоял на пороге своего дома, обмахиваясь от жары своей соломенной шляпой. Оба, и монах, и отец Анатолий, знали старосту, тот был исправный прихожанин и регулярно ходил сначала в православный храм, а когда открыли костел то и в него. Его двоеверие, вполне подходило им для такого случая, казалось он мог все объяснить или во всяком случае понять. И отец Анатолий, и отец Казимешь знали, что в Топилишках род Копыловичей испокон веков занимали должность главы администрации этого маленького села, а власть в ритуале играла какую-то особую роль. Якуб не стал медлить и приглашать в дом пастырей, он на голову надел свою шляпу и отправился в дальнейший путь, староста знал самую короткую дорогу через лес к жертвенному камню.
По дороге он рассказал отцам, что священный лес или как его иногда называли воображаемый уже в христианское время несколько раз вырубался, но всякий раз вырастал снова, еще лучше прежнего. И никогда не удавалось найти того самого места, где был камень, на котором приносилась жертва, будто оно неожиданно и бесследно исчезало, как только вырубался лес. Словно камень мог существовать лишь в его окружении. Они шли, и бархатистая трава ложилась вдоль земли под их тяжелыми шагами. Староста, как проводник впереди, отцы за ним. Общую группу замыкал отец Анатолий, и он на правах православного, т. е. человека, принадлежащего к истине, рассуждал вслух. В полголоса, но так что отец Казимир слышал его:
— Если это осуществление, то не кажется ли вам, коллега, что оно, возможно, будет не в нашу пользу? Я хочу сказать, тот в Кого мы верим будет ужасен, при проявлении этой формы?
Отец Казимир даже остановился, услышав такое, как ему показалось, кощунство из уст священника.
— Да вы гораздо блудливее нас в вашей вере. — Наконец произнес он и продолжил — Неужели вы думаете, что это будет Его выражение, неужели вы можете допустить такую мысль?
Отец Анатолий хитро прищурился и парировал:
— Это вы меня язвите? Вы, представитель той стороны, которая вечно пользовалась этой силой в свою пользу, даже не задумываясь о богословском оправдании таких деяний. Я же всего лишь задал вопрос относительно того, как вы можете совмещать это с верой в Того кого мы оба признаем как своего создателя.
Староста во время их разговора подозрительно косился на них, наконец и сам вступил в разговор:
— Отец Анатолий хочет сказать, что Друникене это проявление Божией силы?
Батюшка задумался. Было видно, что его борют некие страсти или точнее думы. Те думы, которые его давно и долго мучили. И он, зная что не согласовывается со своей верой, хотел озвучить их хотя с другой стороны он не видел противоречия и в этом был его ужас и не совпадение с общим делом.
— Думаю это не зло, — наконец ответил он.
— Т. е проявление этой силы есть благо? — в голосе монаха был сарказм
— Это просто проявление Божией силы, это Его благоволение. — в сказанном была уверенность убежденного человека. Отец Казимеш лишь скептически улыбнулся, отвечать было некогда — они вышли на поляну и видели Адель и Кастуся, застывших в объятьях друг друга посреди поляны, рядом с плоским камнем.
Смуткевич достал из ящика комода старый добрый парабеллум, подаренный еще дедом на его, Лявона, совершеннолетие. Пистолет был завернут в тряпочку и развернув его Лявон погладил любовно вороненую сталь. Затем сунул его в кобуру спрятанную под полой пиджака.
Он вышел на улицу: план его был прост — взять Гумия, а он не сомневался в его вине, пускай ведет к месту, где они приносят свои жертвы, и там всех схватить тепленькими. Добиваться сейчас ордера на арест, слишком большая морока, а Лявон чуял, что уже близок момент, когда они попытаются осуществить задуманное. Гумия он встретил на улице, рядом с его домом. Он выносил мусор. Смуткевич дождался пока тот высыплет и прямо, неожиданно, подошел к Гумию и приставив пистолет к его правому боку велел вести его к нему в квартиру. Кажется, тот не удивился вовсе, будто ждал, чего-то в этом роде, но высказался, строя из себя недоумевающего и будто он совершенно здесь не причем, мол куда вести. Лявон велел ему не шутить, заявив, что ему все известно и нет смысла отпираться. Гумий посмотрел ему в глаза, прямо и открыто (как только умеют преступники, подумал Смуткевич) и выразился как в старых интеллигентских фильмах: «Извольте». Он понял все, как показалось самому Лявону, отпираться не стал, а это очевидно выявляло его вину, однако Гумий возразил на его мысли:
— Я отведу вас к камню, его местоположение знает любой школьник
— К какому камню? — Не понял инспектор
— Где по преданию, в древности приносились жертвы Друникене
— Почему приносились? Вы хотите сказать, что вы сейчас их не приносите?
Гумий расхохотался, смех его был очень заразительный, так что сам Смуткевич стал опасаться, как бы не рассмеяться, тем более с детства был очень смешливый. Столярчук перестал смеяться и спросил:
— Вы всерьез полагаете, что вера в Друникене жива и ей до сих приносят человеческие жертвы?
— Я следил за вами и понял, что вы в этом участвуете и те убийства, ваших рук дело
— То, что ко мне приходят люди еще ничего не значит, мы просто собираемся у меня, такие же как я любители местной истории, читаем, обмениваемся мнениями и информацией, хотите и вы присоединяйтесь к нам? У меня как раз сегодня в два часа очередное заседание.
Смуткевич задумался. Собственная эта неплохая мысль — взять их всех вместе.
— А потом мы сходим к камню — Гумий еще один аргумент привел — Как на такую экскурсию. Вы же хотите все видеть, правда?
Лявон убрал пистолет, и они вместе с Гумием Столярчуком пошли к нему на собрание. В квартире Гумия было накурено. Сизый табачный дым стоял под потолком и
