На литературе миссис Хокнет сказала, что гордится нами, потому что мы не ограничиваем свой репертуар только типично американскими видами спорта. (Слово «репертуар» нам пришлось посмотреть в словаре, но, по-моему, именно ради этого она его и сказала. Обычная уловка учителей литературы.) На физре Крозоска стал изображать боулера и запулил гугли, а мы с Билли Кольтом изобразили бетсменов и отбили гугли далеко-далеко, через головы каверов, а остальные шестиклассники даже не поняли, что это мы выделываем. На математике мистер Баркес – по-моему, он страшно гордился своим сыном-крикетистом – задумался вслух, удастся ли ему придумать задачи про счет в крикетном матче. Ох, лучше бы не удалось. На естествознании миссис Врубель сказала, что когда-то была на всех пяти днях тестового матча между Англией и Австралией, «но так и не поняла, что же там происходило на поле». Мистер Соласки сказал, что однажды тоже пошел на тестовый матч – «и ушел на десятой минуте».
А вот наша директриса миссис Свитек вся сияла.
– Когда мой муж учился на искусствоведа, мы два года прожили в Англии, – сказала она. – Он при любой возможности ходил играть в крикет. Как я рада, что благодаря вам этот спорт пришел в школу Лонгфелло. – А потом спросила: – Ведь это же неправда, что вы забили колышки в землю на футбольном поле? Нет-нет, не говорите ни слова. Если вы это сделали, я ничего не должна об этом знать. – И посмотрела на меня пристально. – А наш завуч, мистер Дельбанко, тем более ничего знать не должен.
И так весь день. Нас с Билли Кольтом, двоих шестиклассников, взяли в команду восьмого класса. Мы просто-таки олимпийские боги. Ну правда, вы бы в такое поверили?
И вот что я вам скажу – это было так приятно, что я даже не расстроился, когда Дворецкий сказал, что мы с ним пойдем к Энни в клуб робототехники, на смотр достижений. А мама, сказал Дворецкий, составит нам компанию, если сможет вырваться. Но мама, должно быть, не смогла вырваться, хотя смотр достижений тянулся целых полтора часа – а ведь в это время по телику повторяют «Аса Роботроида и рейнджеров-роботроидов». В общем, мама так и не появилась. Но, наверное, на смотре ей было бы скучно. Там были в основном крошечные роботы – проедут метр и замирают, и крошечные роботы, которые поднимали крошечные ящики, пока ящики не вываливались из их крошечных клешней (или сами роботы не опрокидывались под тяжестью ящиков), и крошечные роботы, которые махали руками, – так регулировщики в аэропорту направляют самолет к гейту. Но я аплодировал всякий раз, когда робот Энни подавал хоть какие-то признаки жизни: звено гусеницы шевелилось, рука дергалась, голова поворачивалась, огонек мигал полсекунды. Всякий раз. Мне же нетрудно! Вот какой это был чудесный день для меня.
А когда Энни сказала: – Спасибо, Картер, за то, что ты пришел, – я сказал: – Зови – приду еще! – А она спросила: – Ты серьезно? – а я сказал: – А то! – И я не лукавил.
Когда мы вернулись домой, Энни пошла рассказывать Эмили и Шарли про смотр достижений, а я стал разыскивать маму: мне ведь понадобятся белые треники, белый свитер и всякая другая одежда белого цвета. Скорее всего, нам она не по карману, но почему бы не попросить – а вдруг? Вошел через черный ход на кухню – мамы там нет, спустился в полуподвал – может, стирает? – нет, и там ее нет, поднялся на второй этаж. Дверь в ее комнату прикрыта. Я постучался, приоткрыл дверь. Мама сидела на краю кровати.
И держала в руках плюшевого медвежонка моего брата Карриэра.
Мишку Мо – так зовут медвежонка.
Она держала в руках Мишку Мо.
– Картер, – сказала она.
И больше ничего. Только «Картер».
Жаль, что я ничего не смог сказать. Но это же не пьеса.
Вот если бы кто-то сочинил для нас текст, мы могли бы просто говорить то, что надо сказать в эту минуту…
Я не смог ничего сказать, потому что не знал, что сказать.
Зато я все прекрасно видел.
Тот страшный, страшный день. Холодный и сырой. И Карриэра положили в…
– Твой отец… – сказала она. – Я получила имейл.
И тогда я увидел кое-что другое.
Тысячу вариантов разом.
Отца снова отправили в Афганистан, а он нам об этом не сказал, чтоб не волновались – там же опасно.
Отец без сознания, а вокруг все еще падают осколки, разлетевшиеся после взрыва.
Отец лежит у дороги, засыпанный песком и камнями, весь в крови, держится за ногу, и его солдаты кричат: «Врача! Врача!»
Отец в канаве, он ранен, кто-то накладывает бинты, отец морщится от боли.
Отца уносят на носилках, и лицо у него серое, как пыль, только еще страшнее.
Отец в…
– Картер, – сказала мама, протягивая ко мне руки. Я сел рядом, на кровать, и она прижала меня к себе.
Я весь съежился.
– С ним ничего не случилось? – спросил я.
Еще минуту она молча прижимала меня к себе. Потом отодвинулась. Вытерла глаза. Посмотрела на меня. Сказала: – Картер…
– Ма, он вернется? – еле выговорил я. Точнее, пропищал.
Она покачала головой.
Перед глазами снова возникли те же самые картины. Отца уносят на носилках. Лицо у него серое, как пыль, только еще страшнее.
Отец в…
На отца наброшен флаг. По углам флаг аккуратно подвернут.
Отец…
– Он остается в Германии, – сказала мама.
Я уставился на нее.
– Его не привезут домой?
– Он говорит, что его дом в Германии.
– Что-о?
Она снова заплакала.
– Он ранен?
Она покачала головой.
– Не ранен?
Она опять покачала головой.
– Ничего не понимаю.
Мама крепко обняла меня. И сказала, не переставая плакать: – Картер.
И показала мне имейл – она его распечатала.
И тогда до меня дошло.
Тогда до меня наконец-то дошло.
Капитан Джексон Джонс не ранен – дело в другом.
Капитан Джексон Джонс мог бы вернуться домой – дело в другом.
Капитан Джексон Джонс не хочет возвращаться домой – вот в чем дело.
Капитан Джексон Джонс кое-кого себе нашел – вот в чем дело.
Капитан Джексон Джонс хочет остаться в Германии – вот в чем дело.
Капитан Джексон Джонс больше не хочет жить с нами – вот в чем дело.
Как вам нравится эта подача? Самый настоящий гугли.
13
Столбики
«Столбиками» называются три колышка, на которые сверху кладут перекладины. Столбики забивают в грунт на обоих концах питча. Дело бетсмена – защищать их, дело боулера – попасть в них мячом.
