основном было хозяйство…
— Всё, можешь бросить, — он, кажется, давно бросил. — Вот как нужно, — самодовольно глядя на него.
[7] Куколка (серб.).
Глава третья
Птица
Настырный звон колокола, пришло время покинуть публичное пространство. Культура, почти не прибегающая к письму, множит символы. Не явился ни Раймунд IV, граф Тулузский, ни Гуго де Вермандуа, ни Этьен II, граф Блуа и Шартра, ни герцог Нормандии Роберт III Куртгёз, ни граф Фландрии Роберт II, ни Готфрид Бульонский, герцог Нижней Лотарингии, с братьями Евстахием III, графом Булони, и Балдуином, также племянником Балдуином Младшим, ни Боэмунд Тарентский, сын Роберта Гвискара, с племянником Танкредом, не явился никто. Как только они узнали, ещё с прошлого раза привыкнув, что при малейшем стрессе в голове возникает armorum forma [8], а не текст молитвы, при этом живя в доме, не организованном вокруг размножающейся пары, потянулись обговорить на высокопарном на независимый остров в пространстве, где уже было осуществлено столько воли.
Леди села на перевёрнутую говновозку. Сэр взгромоздился на низкую винную бочку. Сэр просто тяжело осел под стеной. На списанной баллисте занял место невзрачный советник с горящими глазами, виновник распада костелянств. Одно цепляется за другое, на телеге с неразгруженным фуражом, под фрагментом винеи с проломленным сводом, расселись две дамы, фривольно суча ногами и шлейфами на колпаках, на вид обе вылитые герцогини Массейса. На возе рядом приходилось ютиться ещё одной леди, она держалась весьма непримиримо. Одна её нога опиралась на колоду, чей край занял и сэр.
Ловит галс поразительная возможность, всё мироздание хоть и можно уместить в компендиум и упростить до яйца, длины члена Дунса Скота и, уж конечно, схоластики, которую, сами того не ведая, исполняют люди с открытыми унылыми лицами, в тонких кожаных шапках, чьё имущество изначально отдано в сферу talionis publicae [9]…; теория всего — это единый источник разума и откровения, а позже они обособляются, а позже запускают кривую стрелку, впивающуюся едва ли не в своё retro, но нет, просто возврат на девяносто девять лет и снова-здорово, детская милость к дошедшей сквозь тёмные века науке, спекулятивное разумение христианских тайн, это не Троица изъята ex ratione probabilis [10], а само это обыкновение сколотить ватагу и ещё до выхода в путь иметь ресурс угрожать вышиблено за рамки чего-то, что нуждается в познании, а, эрго, так это и находит. Ну вот нам и дан знак. Не долго музыка играла, но и не умертвили во младенчестве, а могли бы. Всем ли это удобно? О minime. В противном случае перспективен жребий, а у некоторых взаимная неприязнь по сию пору выше флагштока на духовной… Говори уж прямо, леди Консциента заблюёт всю Месопотамию, если окажется подле леди Парвифисенты или леди Ментир. Или меня.
Чернь из псарен и с верхнего рынка вся была здесь, замок обезлюдел, только тевтонцы не понимали, что происходит. Шуты перекрестили струи, готовые лить во всякое время, едва то занадобится господину, карлик — собственность кого-то из знати, баналитетного сеньора, даже не бедняк, а просто набивка рыбного садка, из коего хозяин качает блага, поставленный на ноги в гинекее, вскормленный в рефектории, — набрал в колпак, пробрался через внутреннюю лестницу, романскую галерею, донжон, гардеробную башню, семейное крыло и зал слушаний на стену над двором и вылил, тут же исчезнув. Praedicator [11] подсунул сзади в ладонь сэра сельдерей под видом эфеса, на середину двора колесом выкатился аббат, показал всем привставший уд из-под плаща, изобразил обморок, набежали архидьяконы, крича друг на друга, решая, как его нести, дёргали телегу из-под леди, раскачивали за конечности и бросали спиной о плиты двумя шагами дальше.
Из их grege pro jucunditate [12] особенно распалялся сэр, подливал масла в огонь, поддакивал, соглашался со всеми и злобно хохотал. Молчал лишь сэр, удручённо следя за всем этим, печально размышляя, что ещё большее разложение властных полномочий попросту невозможно. Но вот он встал, открыл рот, дождевой навес, натянутый на четырёх кривых палках, едва не обрушился на воз и не устроил нашествие призраков. Я не договорил.
Он покинул двор, оставив соратников в позах, в которых их застигло его воззвание: шерифа южных графств, созывающего пятьсот каменщиков, ангела с павлиньими крыльями, созерцающего фриз Вестминстерского дворца, пажа, привыкшего носить латы с восьми лет, заряженного в требюше; направившись в сторону ведущего из замка виадука, если смотреть издали, вместе с рекой — половинки яиц в лотке.
Перед ними лежала поморская равнина, холодная и унылая, словно Тасмания во время серно-огненного бурана. Моросил мелкий дождь, бич крестоносцев, поясница ныла, не привычная к долго не надеваемому ламеллярному корсету. Шлем был приторочен к седельной сумке, клювом к тучам, звенья хауберка холодили круп. Отряд остановился под подолом Мелюзины в месте переправы на окраине рыбацкой деревни. На колах растянулись сети, плоскодонки плясали на токах течения, в двадцати шагах в гальку уткнулся легко покачиваемый на водах Мотлавы паром, пристроенный к натянутому на другой берег канату. Они взошли верхом, сэр, после донельзя грозных окриков сэра, спешился, чтобы крутить лебёдку. Другие пустили лошадей по серой дороге вдоль реки.
Грязные, измаранные зеленью травы и чернотой земли, словно посреди второй гептархии, ночуя не снимая лат, укрываясь плащами, рыцари нищали. Первым ехал сэр, держа открытым забрало, за ним, чередуясь, леди с леди, замыкал сэр. Он клевал носом на спине огромного серого коня, присмотренного на рынке и сведенного под шумок центростремительных тенденций сильных мира той же ночью, под видом кавалькады, превосходства агентов принудительной власти. В поводу у сэра шёл ещё один, тянувший телегу со снаряжением. Стелющаяся кругом равнина представляла собой весьма унылое место. Вечно тучи, дождь, порой медленный, порой било молнией, лежали серые валуны, куда ни бросишь взор, всюду они, в ручьях, в полях клевера, взрывали зелёные холмы, на гребнях их посадки и в тех строениях, каких рыцарям были видны только шпили.
Через несколько часов равномерной тряски какого-то дня, пропустив вперёд леди и привязав поводья к её луке, он снял перчатки и извлёк из картулярия взятую в поход книгу. В той содержались две вещицы Кретьена де Труа, а именно «Рыцарь телеги» и «Персеваль». Прочитав очень сомнительное, но упоительное praefationem [13], он перевернул на следующую, где обнаружил, что сочинение о Святом Граале разбавлялось другой повестью, изуверский и глубокий солецизм в каждой второй строке, но только в дополнительном рассказе. Обратившись к первому отступу, узнал из него, что публикатором книги является некий Ван Чжэнь, книгопечатник и верховный судья города Цзиндэ, провинции
