она попала в бурю. Похоже, она намазала зубы вазелином (один из странных трюков чирлидерш, который она использовала в школе, чтобы долго улыбаться). Она подносит сканер к бейджику какого-то мужчины, не переставая с ним говорить, но, когда мы встречаемся взглядами, в ее глазах читается: «Беги, Сав! Спасайся!»
Я тут же застываю.
– Саванна! – Передо мной расступаются библиотекари, и я замечаю Жизель. – Том как раз о тебе говорил.
Том.
Я хмурюсь.
Какой Том?
А потом до меня вдруг доходит.
– Том? – переспрашиваю я, внезапно оказавшись в его объятиях. В меня упирается круглое пузо Санта-Клауса, и я ощущаю отчетливый запах чипсов со сметаной и луком, сигарет и старых кресел. И пока мужчина прижимает меня к себе, я выдавливаю: – Том. Я не знала, что ты в городе.
– А я и не был, – отвечает он и отстраняется с широкой улыбкой. Как будто это его небольшой фокус. Как будто он только что устроил мне лучший в мире сюрприз. – Но потом подумал: «Какие-то шесть часов пути ради такой прекрасной возможности?» Ты не получила мое письмо?
– Э… нет, – увиливаю от ответа я, на всякий случай отступая еще на шаг. Том один из тех авторов, которые присылают мне по тридцать писем в неделю, в основном о кошках. – Наверное, не заметила.
– Ну, я так и подумал. В общем, я здесь! – восклицает он и широко раскрывает руки, заставляя как минимум трех людей пригнуться.
Раньше Том Хэггерти работал с другим редактором, Сири. Когда полгода назад Сири уволили, Жизель распределила его авторов между оставшимися сотрудниками. Себе она взяла Франсин Томас, которая постоянно пишет бестселлеры и присылает ей на день рождения капкейки. А мне дала Тома, который постоянно пишет бестселлеры, но любит затянутые на полминуты очень крепкие объятия.
– Не волнуйся за меня, – говорит он, почесывая живот через рубашку. – Я знаю, что ты очень занята. Я не буду мешать.
– Не говори ерунды, – вмешивается Жизель, подходя к нему и хлопая по плечу. – Ты же часть семьи «Пеннингтона». Я знаю, что Саванна с удовольствием покажет тебе город.
Сорок четыре дня.
– Вообще-то… – начинаю я, но вдруг замечаю, как ко мне подходит кто-то в знакомых оксфордах. Я так сильно стискиваю зубы, что у меня едва получается выдавить собственную вазелиновую улыбку. – Я не могу представить себе более заманчивой идеи.
Я пытаюсь не обращать внимания на боль в груди.
Сорок четыре дня. Это практически глава в день. Совершенно новая глава каждый день.
Знакомство, которое нужно преобразовать.
Персонажи, которых нужно убрать.
Диалоги, которые необходимо полностью переписать.
И, очевидно, снобский и dénué de sens[25] язык.
– Шикарно. – Том снова раскрыл руки, на этот раз опрокинув к моим ногам целую стопку книг. Я собираю их с пола, а когда выпрямляюсь, то обнаруживаю, что он сократил оставшееся расстояние между нами. У него блестящие глаза цвета мха под стать воротнику его рубашки того же цвета, которую он не стал застегивать на верхние три пуговицы, и мрачному философскому стилю его книг, в которых часто – если честно, слишком часто – упоминается мох. У него низкий, будто мурлыкающий голос. – Просто шикарно.
– Кажется, мы не знакомы.
Внезапно я вижу, как между нами появляется чья-то рука и Том делает шаг назад. Он поворачивается и, слегка нахмурившись, рассматривает мужчину, который вмешался в наш разговор.
Уильям – гладко выбритый, уравновешенный и с выражением лица, на котором читается завуалированное: «Кто вы, черт возьми, и почему вы разговариваете с моим редактором?» – одного роста с Томом. К счастью, на этом сходство заканчивается.
– Уильям Пеннингтон, – представляется он, пожимая руку слегка опешившего Тома. – Новый издатель импринта «Пеннингтон Пен». – Он смотрит на бейджик Тома. – А вы, наверное, Том, один из наших авторов. Вот это сюрприз.
Теперь и в моих глазах сверкают искры радости.
– Ну да, – отвечает Том, и его взгляд озаряется. Он крепко пожимает руку Уильяма. – У меня образовались свободные выходные, и я подумал: «Кого я хочу увидеть больше всего на свете?» – Он поворачивается ко мне. – И, разумеется, я сразу понял кого.
Я вежливо улыбаюсь в ответ. Кажется, я среди фаворитов Тома.
Я вспоминаю тот ужасный вечер несколько месяцев назад, и мои лодыжки начинают пульсировать от боли. Я смотрю на обувь Тома и хмурюсь. Он их надел. Свои остроконечные ковбойские сапоги, украшенные стразами.
– Ах да, – произносит Уильям, убирая руку в карман брюк. – Я так понимаю, вам нужно обсудить работу?
Забавно. Уильям ни разу не спросил меня о работе с другими авторами.
– Работу. Конечно. Да. А потом… – Том лукаво улыбается и украдкой подтягивает джинсы, чтобы показать сапоги, – …думаю, мы, как и в прошлый раз, пойдем кутить. Это было оригинально, да, Саванна?
– Не то слово. – На самом деле поход по всем караоке-барам и салунам с линейными танцами[26] в Нэшвилле – идея настолько неоригинальная, что это просто смешно.
Я замечаю, что Лайла препирается с какой-то пожилой женщиной, и у той на шее мотаются очки на бисерной цепочке – так рьяно она пытается вырвать у Лайлы из рук огромный картонный постер с лицом Освальда.
– Извините, мне нужно… – Не договорив, я отхожу от них к Лайле, и мои собеседники поворачиваются в нашу сторону.
Выражение лица Уильяма не меняется. Он явно бывал на подобных мероприятиях столько раз, что не удивлен поведением странной библиотекарши, которая намерена удрать с нашим мерчем.
– Тогда я пока просто погуляю! – весело кричит Том, засовывает руки в карманы и отходит от стенда. – До скорого, Саванна!
Я выдавливаю из себя едва заметную улыбку, которая тем не менее должна показать мой профессиональный интерес, и кричу в ответ:
– Ладно, Том!
Том Хэггерти. Линейные танцы.
Сорок четыре дня.
Глава 7
В салуне «Пейнтид Пони» из динамиков так громко орет музыка, что мне еще несколько дней придется пить аспирин. Из-за шума, мигающего калейдоскопического освещения на танцполе, где я провела последние три часа, и мозолей, которые формируются у меня на внутренней стороне бедер от постоянного трения джинсов, я бы с удовольствием нырнула в капсулу сенсорной депривации.
– У-у-у-у-и-и-и! – вопит Том, который повторяет движения за танцором на сцене. У меня закладывает уши от мощного хлопка рядом с моей головой.
Том хватает меня за руку и заставляет выполнить очередной поворот.
Два года назад я могла устроиться редактором в другое издательство. Хорошее вменяемое издательство с вменяемыми боссами, редакторами и авторами, которые, приезжая к нам в город, хотят есть спаржу, завернутую в бекон, обсуждая потенциальные денежные вознаграждения.
Но не-е-ет.
Вместо этого я получила Тома. В издательстве, которое хочет, чтобы я развлекала автора, будто танцовщица, в субботу – я смотрю на часы – в одиннадцать вечера. Когда я уже совсем измотана. И перегружена. И завтра мне предстоит такой же насыщенный день.
Песня заканчивается и перетекает в новую, и под монотонные звуки скрипки мужчина на сцене подносит микрофон к губам и сдвигает ковбойскую шляпу. Он понижает голос так, будто хочет поделиться каким-то секретом.
– Дамы и господа, давайте переведем дух и замедлимся. Прижмите своих возлюбленных к груди и потанцуйте под старый хит кантри Just Another Woman in Love.
Том поворачивается ко мне и растягивает тонкие губы в улыбке, будто говоря: «Ну-с, кажется, у нас нет выбора – придется делать то, что велено», – и я тут же поднимаю ладони в воздух:
– О нет, Том. Этот танец я пропущу.
Но он тянет меня за локти.
– Да ладно тебе. Послушай, какая песня. – Его глаза переполняет воодушевление, и он притягивает меня поближе к себе. – Это же классика.
– Да, песня очень хорошая, – отвечаю я, пытаясь отцепить его пальцы от своих локтей. – Но уже поздно.
– Поздно? – Его лоб морщится от подобного намека, и, когда свет падает на его лицо, по остекленевшим глазам я понимаю, что, кажется, за последние полчаса он успел выпить еще одну пинту пива. – Нет такого понятия, как «поздно», когда вокруг такая прекрасная музыка и такие прекрасные женщины.
– Нет, в самом деле… – начинаю я, но, несмотря
