я знаю, по законам шариата, когда совершается преступление, родственники жертвы могут простить виновного за счет материальной компенсации. Возможно, ты…
– Шариат – закон арабов, но не туарегов, – прервал его Гасель с явным неудовольствием. – И то, о чем ты говоришь, – вовсе не закон. Грязная сделка, вот как это называется. Ее придумали богачи, которые пытаются откупиться от заслуженной кары. Если бедный пастух верблюдов будет угрожать мне оружием, я отрублю ему руку, и это будет справедливо. Но если я не отрублю руку европейцу, приехавшему на дорогом автомобиле, грозившему мне револьвером и испортившему колодец, то преступником, взяв у него деньги, буду я, ибо призна́ю, что существует два вида законов: для бедных и для богатых. Нет! Туареги так никогда не поступали и не поступят. Я знаю, что мы обречены на исчезновение, однако единственное, чего я прошу у Аллаха, чтобы последний из туарегов на Земле был бы таким же, как и первый много веков назад.
– Ну и гордость у вас!
– А что у нас еще осталось, кроме этой гордости? – с горечью произнес Гасель. – Посмотри вокруг! Шатер сшит из обрывков, все настолько старое, что в любой момент рассыплется. Если бы я потерял гордость, бросился бы в колодец… Но и тот отравлен. – Он устало поднялся. – Хватит уже говорить о том, что ни к чему не ведет! Пойдем, помогу тебе разгрузиться.
– Что, здесь? – Дюпре готов был возмутиться. – И как ты думаешь переправить все это туда, где находятся пленники?
– Это уже моя проблема.
– И моя, поскольку речь идет о моих… эм-м… соплеменниках. Если ты не боишься летать, я сам могу доставить груз в ту точку, где ты их прячешь.
– Ты меня за дурака считаешь? – воззрился на него туарег. – Ты что, думаешь, что я тебя проведу к укрытию, а ты потом вернешься с целой армией освободить их?
– Это ты держишь меня за дурака, – усмехнулся пилот. – Я отлично знаю, где они находятся.
– Вот как? И кто же тебе об этом сказал?
– А я ни у кого и не спрашивал. – Дюпре движением подбородка указал на темную гряду. – Они там, в одной из пещер расщелины, которая спускается с восточной стороны гор.
Теперь пришла очередь удивляться Гаселю Сайяху. Он невольно посмотрел в сторону, куда указал пилот.
– Ты кому-нибудь говорил об этом?
– Нет, естественно.
– Почему?
– Потому что, если б сказал, то на вас напали бы, и ты, скорее всего, прикончил бы заложников. А я не хочу провоцировать бойню и все еще надеюсь, что вопрос будет утрясен.
– Понимаю… – кивнул туарег. – Но не понимаю, как ты мог узнать.
– Ну, это несложно. Я – пилот вертолета и всегда внимательно слежу за тем, что происходит внизу. Полжизни я провел, разыскивая потерявшихся людей в пустыне, в саванне или в сельве… – Дюпре показал пальцем вверх. – Оттуда все хорошо видно, особенно если ты умеешь видеть. Вчера я обнаружил немало следов. Следы машин – участники ралли приехали с юго-запада, кто-то уехал на северо-восток; следы каравана, следы пеших людей… ветру не хватило времени стереть их. Караван отправился отсюда пару дней назад, и следы обрываются как раз у подножия вон той горы. Я могу слетать, посмотреть, что там.
– А ты более сообразителен, чем кажешься! – Это прозвучало как похвала.
– Жизнь научила. Бывает и наоборот: кто-то пыжится казаться умным, а чуть что, садится в лужу. Может, я и не сильно умен, но запоминаю многое. И делаю выводы. Если обнаружатся верблюды в глубине расщелины, то заложники находятся в радиусе не более трех километров от них… Или нет?
– Тебя надо бы пристрелить прямо здесь.
Нене Дюпре весело рассмеялся:
– А как же священный закон гостеприимства? Ты этого никогда не сделаешь, ты же упертый по части законов. Верь мне! – предложил он. – Я твой друг и единственный человек, кто сейчас стремится помочь тебе.
– А ты можешь доставить мне этого сучьего сына?
– Ты же знаешь, что я нет. Да и не хочу! Согласен, он заслуживает того, чтобы ты отрубил ему руку, но я с детства усвоил, что между задуманным и выполняемым – большое различие… А теперь, если ты мне пообещаешь, что не будешь блевать в кабине, я тебя доставлю в горы.
– Не могу обещать. Я никогда не летал.
– Да ничего такого, это – словно ехать на верблюде, но только с кондиционированным воздухом.
– Презираю кондиционированный воздух.
– А я – верблюдов. Ну, пошли.
* * *
Турки Ал-Айдиери, больше известный среди своих под прозвищем Гепард, вполне справедливо считался самым мудрым и самым уважаемым из аменокалов – вождей славного народа Кель-Тальгимус, и к нему обычно приходили просить совета. Он был рассудителен и сдержан, умел выслушивать чужие проблемы, а когда выносил вердикт, никому и в голову не приходило сомневаться в его справедливости.
Турки был одним из тех немногих туарегов, кто служил во французской армии, учился не где-нибудь, а в самом Париже, и достиг звания капитана.
Преданный проводник генерала Леклерка во время экспедиции через всю Сахару[6], Турки Ал-Айдиери потом попал в Лондон, в сорок четвертом принял участие в высадке десанта в Нормандии и одним из первых на старом танке ворвался в Париж в день его освобождения. Очевидцы рассказывали, что он во весь голос распевал «Марсельезу», хотя до этого никто не видел его поющим.
Когда-то он пользовался успехом у женщин, и в это нетрудно было поверить, глядя в стального цвета глаза и слушая глубокий повелительный голос.
Сидя на потрепанном ковре – Турки испытывал к нему особую привязанность, так как на нем он молился Аллаху во время всей войны, – аменокал смотрел на Ахмеда Хабаха, который не спеша рассказывал о том, что произошло.
Хватило бы и трех предложений, но египтянин все говорил и говорил. Турки Ал-Айдиери выждал, когда самый младший из его внуков принесет ему новую чашку чаю, сделал несколько маленьких глотков, затем любезно спросил:
– Так ты закончил?
– Закончил… – подтвердил египтянин. – Вот такова ситуация, и мы просим вас поспособствовать ее решению.
– Ты полностью уверен, что говоришь о семье Гаселя Сайяха, Охотника?
– Да, конечно.
– Вот уже много лет я не получал никаких вестей о них… – покачал головой Турки. – Признаться, я даже подумывал, что многочисленным врагам удалось расправиться с ними. Рад, рад, что кровь самого мужественного из воинов нашего народа все еще не иссякла. Хотя жизнь, судя по твоему рассказу, обошлась с его потомками слишком жестоко.
– Да, так и есть.
– Да еще и воду им отравили в колодце, а колодец в пустыне –
