и украдкой смахивала слезы. Ойгор и сам боялся того же, что заботило сейчас его невесту. Поладят ли они с Сестрой? Он сомневался в этом.
Аил Ойгора оказался довольно просторным, пятистенным. Его строил еще отец, когда их семья была полной, счастливой и ни в чем не нуждалась. Ойгор поморщился, увидев, что несколько бревен за зиму прогнили и ввалились.
– Остывший очаг – сломанные стены, – вздохнул он и вошел, приглашая Эркеле внутрь.
В темном и пустом аиле стоял сырой затхлый запах. Вещей оставалось очень мало, ведь Ойгор со дня смерти матери продал все, что мог. А когда-то здесь были мягкие войлочные ковры и много домашней утвари.
Ойгор принялся заносить в дом мешки, которыми была навьючена лошадь. Два больших, с постелями и прочим скарбом, один поменьше – со шкурками. Бросил в дальний угол оружие и принялся перебирать шкурки, развязав мешок, – выбирал подарок для Сестры.
– Сестра на пять зим старше, – рассказывал он. – Замужем за кузнецом. Кузнец – это кто делает железные вещи, понимаешь? Дочь у них старшая тоже замужем. Есть еще два сына, один совсем маленький. Они в большом достатке живут. Сестра валяет войлоки. Думаю, тебя сможет научить. Тебе дело нужно, Эркеле. Без дела нельзя.
– Что это – войлоки? – упавшим голосом переспросила она.
– Это из чего у тебя чулки, – улыбнулся Ойгор.
Он выбрал наконец шкурку, а потому встал на ноги и подошел к так и оставшейся у порога Эркеле.
– Идем? Эй, ты чего?
Эркеле хлюпала носом и нервно теребила кончик рыжей косы. Ойгор поцеловал ее в губы и прижал к груди.
– Я знаю, моя девочка, знаю. Ты потерпи немного. Осенью сыграем свадьбу и перейдешь ко мне жить. А я тут пока подлатаю стены, подготовлю все. А то можно подумать, здесь давно никто не живет. И так каждую весну.
– Хочу в Тайгу обратно, – плакала Эркеле. – Здесь чужая. Здесь меня не полюбят. Хочу с тобой! Почему так долго? Почему осенью?
– Так принято у нас. Все важные вещи происходят только весной и осенью: свадьбы, похороны[28], большие ярмарки, – терпеливо объяснял Ойгор. – Это время перемен для людей, утро и вечер года. Посмотри на землю вокруг – она ведь меняется, значит, можно и нам. Для всего в жизни свое время, Эркеле. И природа указывает правильное, нам остается только следовать за ней. Ведь человек глуп, не знает ничего.
– И потом я смогу всегда жить в твоем доме? Быть с тобой? – настаивала Эркеле.
– К зиме пушной зверь в Тайге пойдет опять, – нехотя ответил Ойгор. – И я… я уеду обратно один.
Она подняла на него ошеломленное, растерянное личико, а потом с силой оттолкнула от себя.
– Почему один?
– Ты же видела, никто на зимовье семьи не берет. Жены и дети в стане остаются. И ты останешься – беречь огонь в очаге и ждать меня. Это только первую зиму будет тяжело. Потом привыкнешь, к тому же, надеюсь, у нас появятся дети, и тебе не будет без меня одиноко. Мы после еще об этом поговорим, хорошо?
Эркеле отвернулась и вышла из аила.
– Такое чувство, что я обманул ее, – сам себе сказал Ойгор.
Он вспомнил детенышей диких зверей, которых иногда приносили в стан охотники, случайно убив их мать. Многих удавалось приручить, но живость их сменялась тоской, а взгляд потухал навсегда.
– Ты смеешься, Ойгор? – шипела Сестра, оттащив его в сторону за локоть, пока Эркеле увлеченно играла в камешки с ее младшим сыном, сидя прямо на полу. – Что за выходки? Где ты ее подобрал?
– Я тебе уже объяснил.
– Что это за объяснение? Купил за лисью шкурку! – передразнила Сестра. – Хоть бы соврал что поприличнее.
– Я бы соврал, – невесело усмехнулся Ойгор, – да охотники все выболтают по стану за чашкой араки. И про то, откуда она взялась, и про то, что прожила со мной у одного очага две луны.
– А это уж вообще… – Сестра злилась. – Какой позор… Что люди скажут? Вот же навязался ты на мою голову! Мы почтенная семья, Ойгор. Мы – это я и муж. Да и отца нашего еще добрым словом вспоминают. А ты… ты… мало что бесполезный, так еще и связался с безродной девкой. Да лучше бы ты…
– Продолжай. Что? Умер? – спросил Ойгор. – Уж прости.
– Что она делала-то в Тайге? – пытала Сестра. – С головой у нее точно ладно? Раз сама не знает, кто она.
Она бросила полный презрения и отвращения взгляд в сторону Эркеле, которая залилась смехом, когда малыш принялся щекотать ее.
«Да у нее голова яснее твоей», – подумал Ойгор.
– Мне неважно, кто она, – сказал он вслух. – И ты не забыла, что я единственный сын в семье и теперь ее глава? Поэтому, пожалуйста, прибереги наставления для своих детей. И, говоря о детях, они ведь лучше чувствуют, каков человек на самом деле. А теперь посмотри на мальчонку. Ему Эркеле понравилась сразу же.
– Глупости. – Сестра отмахнулась.
– Не упрямься. Я лишь прошу приютить ее до свадьбы. Остальное – моя забота.
– Она хоть девушкой была? – Сестра прищурилась, скрестив руки на груди.
Ойгор от такого вопроса даже рот открыл.
– Я не знаю! – возмутился он, когда дар речи к нему вернулся.
– Как же, не знает он! Кому другому рассказывай. У тебя и постели-то второй в доме не сыщется.
Она развернулась и направилась к Эркеле.
– Я спал на маральей шкуре, которой ноги лечу, а укрывался шубой, – весело сказал Ойгор, догоняя Сестру и обнимая за плечи.
– Отстань ты, несчастье. – Она дернула плечом. – Ладно, пусть живет. Научу чему смогу.
– Она быстро соображает, вот увидишь.
Он чмокнул Сестру в щеку, а затем присел рядом с Эркеле и поцеловал ее руки.
– Я пойду, любимая. Сестра тебе все покажет: где спать, из чего есть, зачем какая вещь нужна. Я завтра рано утром заеду. Прогуляемся, посмотришь нашу реку, лес, горы. Не бойся ничего.
– Ойгор… – прошептала Эркеле, до последнего не отпуская его руку.
Он сдержал обещание, и еще до рассвета они отправились к перевалу. Остановились на каменистой площадке, вытоптанной сотнями ног тех, кто приходил сюда полюбоваться видом на ущелье и лежащую далеко внизу долину. Местами пробивалась молодая трава, а в одном месте уже расцвели мелкие белые цветы. Одинокая погибшая сосна склонила искривленный сухой ствол и тянула вниз руки-ветки.
Наверху дул сильный ветер. Такой, что казалось, он может унести Эркеле прочь. Но Ойгор крепко держал ее за руку.
– Что это шумит? – спросила она.
– Водопад. Вон там, смотри. – И он указал на противоположную сторону ущелья. – Вода летит вниз и шумит.
На теле лесистых гор виднелась светлая неподвижная лента воды.
– Не вижу, что летит. – Эркеле не поверила. – Она не шевелится. И смотри, какая тоненькая. И так шумит?
– Просто очень далеко, – засмеялся Ойгор. – Я потом покажу тебе другой водопад. Мы даже сможем очень высоко взобраться. Почти туда, откуда срывается поток.
В самом ущелье ничего не было видно из-за плотного молочно-белого тумана. Будто сам Тенгри[29] пролил туда кумыс из огромного глиняного кувшина. И не было видно ни мутно-голубой реки, бегущей до самого Алтын-Келя[30], ни стойбища, что разрослось на речных берегах, ни пышной зелени, украшавшей теплую долину, куда лето приходило намного раньше.
Они подошли к самому краю, и Эркеле вгляделась в горизонт пытливым восторженным взглядом. Самая высокая, покрытая снегами гора прочно держала на себе небосвод. Дальше хребет был почти того же цвета, что и небо. Эркеле подумала, что в этом месте мир вокруг становится больше, небо – выше, а горизонт – дальше.
– Это край земного мира, видишь, Эркеле?
– Как мало я знаю слов, – вымолвила она. – Это так красиво. А я не знаю, как сказать.
– Я слов знаю достаточно, – ответил Ойгор. – Но всех слов на всех языках не хватит, чтобы описать то место, где мы живем. Устам нечего сказать, когда говорит сердце.
За их спинами вставало солнце, окрашивая в розовые и оранжевые тона облака, спящие на макушках гор.
Эркеле
