расхохотался Гронский.
— от Граалева, например.
— Высший ангел ничего мне не сделает, — с улыбкой ответил демон, поджигая сигарету, — я всего-навсего защищался от снобизма и дурости Мирослава, который царя в голове не носит. Пусть, хоть память ему прошерстит, воеже в этом убедиться. Пора доселе запомнить, что трясти крестом пред глазами демона — опрометчивая идея. У меня от этого кровь в жилах закипает! — оскалившись, добавил он.
— Вы правы, — согласился я. — Сами спровоцировали, сами пострадали, сами остались ни с чем. Это вполне в их стиле.
— Одна вещь, все же, любопытна, — Гронский крепче сжал руль. — Из каких мест у Мирослава данная информация? Как я посмотрю, глаза и уши везде. Вздор! Не расслабиться, в полной мере, несчастным интеллигентам!
— Да, что-то здесь не так. Меня больше удивило, что они так поздно спохватились. А впрочем, у меня не осталось сил об этом думать, — зевнул я.
— Малов, а ты раз молодец, хвалю! — повернулся он. — Сумел сдержать мое пламя, быстро развиваешься!
— Я сам от себя охренел, честно признаться. Было тяжело!
— Так, что за безобразные высказывания в моем автомобиле? Сейчас немедленно вылетишь отсюда, как пробка, рука не дрогнет! Мы — воспитанные, интеллигентные и глубококровные личности, таких слов не употребляем! — задрав нос, Гронский утопал в сарказме.
— Прошу извинить меня, за мой скудный словарный запас, великий и ужасный Господин! — подхватил я, устало улыбаясь.
Машина мчалась по дороге. В салоне играл тяжелый рок. Мой водитель подпевал сиплому солисту, изредка делая лестные комплименты видам петербургских улиц. Через пару минут, мы уже подъезжали к высокому зданию, что находилось вблизи улицы Жуковского. Штаб общества «Канхото» выглядел, как обычно, устрашающе. Темно-серые стены, покрытые множеством ребристых колонн, и восседающие на фасаде крылатые скульптуры, омрачающие не без того жутковатый вид. Люди его не замечали и проходили мимо, ведь демоны, соблюдая закон, давным-давно закрыли штаб от любопытных глаз. Мое тело было размякшим и слабым. Внутри все качалось мёртвой, застоявшейся водой. Пламя Гронского выкачало из меня силы, которых, итак, было немного. Что ж, Мирослав чувствует себя гораздо хуже, — мысленно усмехнулся я. Пусть он и приближенным, как Мотолу, но все же сильно уступает тому в способностях.
— Выкатывайся! — приказал Гронский, открывая пассажирскую дверь. — Айда твои силушки богатырские восстанавливать.
Выйдя на ослабевших ногах из машины, я облокотился на Гронского. Пройдя несколько метров, мы подошли к штабу. На входе нас уже ждал бес, что услужливо отворил тяжеленную дверь.
— Господин Мотолу, добро пожаловать! — склонив голову в поклоне, здоровался бес.
— Герман, дорогуша, неотлагательно найди нам доктора Ласкова! У рядового Малова сильнейшее опустошение, ему требуется лекарь, — показывая на меня рукой, говорил демон.
Меня затащили внутрь и повели вглубь здания. К горе подступила тошнота, в глазах затемнело окружение. Последнее, что я видел — это бегущего со всех ног кудрявого Ласкова, держащего в руках различные баночки и склянки.
Глава 7. Я живая
Мои летние недели в Петербурге проходили донельзя продуктивно. Не обращая внимания на работу и недовольных соседей ко квартире, я все чаще проводила время с Иоанном. Мы сходили в Государственный Эрмитаж и мой мир перевернулся. Он был настолько огромен, что за четыре часа мы не прошли и большей его части, что до сих пор взрывает мне мозг. Меня поразила гигантская и эмоциональная картина известного художника Карла Брюллова — «Последний день Помпеи», что висела в одном зале с работами Айвазовского. На холсте играли ярко-оранжевые и красные оттенки, дополняющие охристые и карие цвета. Я около получаса стояла перед творением, внимательно вглядываясь в каждую деталь, каждую исключительно натуральную эмоцию выдуманного персонажа. Мы часами гуляли по городу, прерываясь лишь на маленькие кафешки, чтобы перекусить. Иоанн показал мне все разнообразие центра и его художественных стилей. Провел по спальным районам, что были заполнены серыми сталинками и подгнившими хрущевками. Особенно сильно мне запомнилось «Купчино», в котором, несмотря на плохую репутацию, было по-домашнему уютно. Тихие дворики, невысокие дома и заполненные детьми площадки говорили о по-своему размеренной жизни, разительно отличающейся от центра.
— На Думской лучше не появляться после 20:00, — с улыбкой рассказывал Иоанн, — могут украсть.
Еще меня сразил Приморский район. Он был похож на российский курорт, с чистыми улицами и стеклянными высотками, на фоне которых ходили загорелые и довольные люди. Новые велодорожки, тренажерные площадки, волейбольные поля на пляжах, где мы успели поиграть. Совсем рядом с «Беговой», после крупномасштабного парка, располагался Финский залив. Растворяясь в прохладных волнах, мы резвились и плескались в воде, словно дети, которым было все равно на чужое мнение. Оказалось, что Иоанн не умеет плавать, от того он больше походил на чайку, пикирующую за пропитанием.
— Хватит ржать! — возмущался он, барахтаясь в воде.
Сделав сюрприз, Иоанн исполнил мою давнюю мечту. Я с детства любила лошадей. Во время одного из диалогов, я рассказала об этом, на что друг задумчиво улыбнулся и сказал: «в жизни возможно все». На прошлой неделе, мы поехали в конный клуб, что находился в «Шушарах», исполнять мою мечту. Увидев пасущихся в леваде лошадей, я ничего не могла, кроме как пищать от радости.
— Иоанн, ты посмотри, какие они здоровые! — визжала я.
— Ага, а еще очень умные, пусть и любят кусать за пальцы, — отвечал друг, поглаживая по морде подошедшую к нам вороную кобылу.
— Ты, как я погляжу, чувствуешь себя в своей тарелке. Занимался когда-то верховой ездой?
— Да, но совсем недолго и в далеком детстве, — кивнул Иоанн. — Ну что, пошли знакомиться с тренером и твоим четырехногим партнером?
— Ура! — подскочила с места я.
— Только не кричи, лошади пугливы, — добавил он.
Тренером оказалась средних лет женщина, в забавных очках и беленькой шапке. Она рассказала обо всех нюансах работы с лошадьми: сзади не подходи, громко не кричи, свежим хлебом не корми и хвали, похлопывая по мощной шее. Было видно, что она профессионал, искренне любящий свою работу. Нас провели в просторную конюшню, где пахло свежим сеном и ненавязчивым конским потом. Из денников выглядывали массивные головы, которые так и норовили ущипнуть меня за плечо, требуя порцию моркови. Мне хотелось погладить каждый бархатный нос, но тогда мы бы не успели на тренировку. Пройдя в дальнюю часть конюшни, нас стали знакомить с нашими боевыми товарищами. Мне досталась коренастая, пегая кобылка тяжелого типа по кличке «Кентукки», рядом с которой висела табличка: «Лошадь кусается и ест маленьких детей».
— А она с характером, да? — трусливо поинтересовалась я.
— Да, дамочка непростая. Тем не менее, Кентукки — прекрасный учитель и очень мудрая кобыла, — с нежностью отвечала тренер, поглаживая
