раз, как и полагается в нашей культуре — прощаться по сто раз и даже не пытаться сделать шаг к выходу, потому что тем для разговоров больше, чем часов в сутках — но толпа людей, рвущаяся наружу, все решает за нас. И через несколько секунд мы с Тохой оказываемся на платформе.
— Да чтоб вас всех, — в сердцах бухтит он, когда кто-то наступает ему на ногу. И делая глубокий вдох, он добавляет: — Хотя, пофиг. Тут прохладно.
Не могу не согласиться. Мокрую спину приятно холодит гуляющий по станции сквозняк. Если что, то можно и просто постоять, насладиться свежестью, а потом идти на следующий поезд. На моей ветке к этому часу должно быть не так уж и много народа, так что мне ехать дальше будет проще, чем Тохе, потому что к нему подсаживаться начнут со следующей.
— Тебе не кажется, — вдруг говорит он, хлопнув по моему плечу ладонью, — что что-то не так?
— Чего?..
Тоха повторяет, что со станцией что-то не так и поначалу я не понимаю, что именно его настораживает. Мимо нас проходят парни с красными шарфами на шеях, в наших руках — бело-голубые. Но всем нам слишком жарко, и мы не обращаем друг на друга никакого внимания. Я слышу их возмущение, мол, эскалаторы не работают, и пытаюсь рассмотреть металлические рифленые лестницы, которые по их словам не двигаются ни вверх, ни вниз. И они действительно не двигаются. А еще в кабине, этакой будке, где должен сидеть сотрудник метрополитена, пусто.
Да и вообще… На станции пусто. Ни полицейского патруля, ни сотрудников метро. Даже других…пассажиров…нет.
— На станции только мы, — произносит вслух мою догадку Тоха.
И прежде чем я успеваю что-то сообразить, Тоха хватает меня за руку, и буквально тащит за собой, заталкивая меня обратно в вагон. Мы заскакиваем внутрь в ту самую секунду, когда машинист объявляет о закрытии дверей.
— Ты чего? — спрашиваю я, поднимая на него глаза.
Остальные пассажиры смотрят на нас как на сумасшедших, и я начинаю испытывать стыд. Прям чувствую, как щеки начинают пылать не от жары, а от пристальных взглядов незнакомцев.
— Тоха!..
Он немигающим взглядом смотрит через окно вагона на станцию и буквально белеет, кожа на его лице теряет оттенки бежевого, и этот вид зарождает у меня в груди чувство тревоги. Но стоит мне только перевести взгляд на окно, чтобы увидеть, что происходит на платформе, как поезд дергается, и через открытые форточки в вагон с платформы заносятся истошные крики тех, кто вышел на этой станции.
Поезд набирает скорость.
Люди пытаются попасть внутрь, вернуться обратно в поезд, колошматя в двери в попытке их открыть и матеря весь белый свет, но все их попытки тщетны. Они остаются на платформе, и мы заезжаем в темный тоннель.
Никто не понимает, что произошло, но голоса тех, кто остался позади, эхом отзываются в ушах, и мы переглядывается с теми, кто находится рядом, в немом вопросе спрашивая, а не послышались ли нам эти крики?
Я смотрю на Тоху, он по-прежнему неестественно бледный.
Не хватало еще, чтобы его тут стошнило.
— Эй, выдохни, — говорю я ему.
Он кивает головой, начиная часто моргать.
Через какое-то время мы вновь останавливаемся в тоннеле. Из-за того, что куча народа вышла, дышать в вагоне значительно проще, но свежести, как на платформе, это не прибавляет. Кто-то пытается вызвать машиниста по внутренней связи, но в ответ слышны лишь помехи. Я достаю из кармана телефон, замечаю отсутствие заветных палочек от своего оператора, и смотрю на время.
21:53
— Как думаешь, что произошло? — спрашивает у меня Тоха, указывая на двери. — Они так кричали…
— Не знаю. Но что-то явно нехорошее.
Неужели терракт?
Моим мыслям вторит пузатый мужик, сидящий на тройных местах в конце вагона и занимающий из этой стройки два места. Сесть рядом с ним сможет разве что ребенок, да и то, никто в здравом уме не посадил бы малое дитя с таким великаном. Еще раздавит, завалившись на повороте в бок.
Говорит он о том же, о чем я сейчас думаю, но в выражениях не стесняется, чем вызывает у некоторых пассажиров недовольство.
— Чего вы на меня так смотрите? — возмущается он, вскакивая с места. Его лысина покрывается потом, а пухлое лицо багровеет. — Я давно говорил, что не нужен нам этот Чемпионат! Посмотрите, сколько обезьян понаехало! Они живут там в своих трущобах, и знать не знают ничего о правилах поведения и приличия!
Многие с ним не соглашаются. Под натиском других пассажиров, мужик затыкается и садится на место. Некоторые даже пристыжают его фразами о том, что «обезьяны» приехать на Чемпионат по футболу в другую страну могут, а вот он приехать к ним — нет. Кажется, это окончательно его взбешивает, но ничего в противовес он сопоставить не может.
— Оставим подобные разговоры для лучших времен, — вмешивается мужчина лет тридцати пяти — сорока, для жаркой погоды одетый слишком тепло. Кто в здравом уме натянет на себя пиджак, когда в городе за двадцать градусов тепла? — Как думаете, что там произошло?
Хороший вопрос. Некоторые решаются выложить на всеобщее обмозгование свои предположения, но мы с Тохой участия в этих разговорах не принимаем. Вместо этого решаем разглядеть тоннельную темноту, но не видим через стекла вагона ничего, кроме собственных отражений.
— Как думаешь, почему мы стоим? — спрашивает у меня Тоха.
Я могу лишь пожать плечами, не зная ответа на этот вопрос.
Внезапно из динамиков начинают доноситься хрипы из помех. Все разговоры моментально прекращаются, люди вглядываются в скрытые за решетками пустоты, ожидая разъяснений. Неприятное, надо заметить, ощущение. Будто вскоре должно произойти что-то плохое и нас об этом вот-вот должны предупредить.
Но шипение прерывается и никаких слов от машиниста мы не дожидаемся.
— Нужно дойти до головы поезда и узнать у машиниста, что произошло на станции, — говорит тот самый мужик, на которого я только что обратил внимание.
Мнение пассажиров на этот счет разделяется: кто-то с рвением готов отправиться в путь, а кто-то категорически отказывается покидать вагон. И действительно, что нам всем делать в первом вагоне? Ну скооперируемся мы все там, а дальше что? Вряд ли машинисту нужна моральная поддержка в лице из десятка напуганных пассажиров. И к слову, почему мы вообще стоим? Не логичнее ли было довезти поезд до следующей станции и попросить помощи у тех, кто там работает? Машинист и так уже должен был сообщить о том, что произошло. А если со станцией нет связи? Может, поэтому
