Пожалуйста, сделай это.
– Он разрешает тебе пересдать этот тест завтра утром, но тебе лучше усвоить, что у тебя будет не так много шансов, подобных этому, особенно с такой темной кожей, как твоя. Ты должна стараться в два раза больше, чем все остальные.
– Я знаю.
– А ты знаешь, как усердно мне до сих пор приходится работать, чтобы люди воспринимали меня всерьез в качестве адвоката?
Я киваю.
– Тебе нужно решить, чего ты хочешь от жизни, Куинн. Выбери самое важное. Выбери квартиру. Весь этот нерешенный бардак, – она пренебрежительно машет рукой, – это роскошь, которую могут себе позволить только богатые белые мальчики. Ты не одна из них. Тебе придется быть лучше, если ты хочешь составить им конкуренцию.
Я не одна из них. И я не лучше. У меня нет шанса составить им конкуренцию. Но как мне сказать ей об этом? Как сказать, что этот тест далеко не первый из тех, что я завалила за то время, что учусь в Хейворте? И, что еще хуже, что меня не приняли в Колумбийский университет.
Когда я заканчиваю есть, она говорит:
– Иди садись за уроки, пока папа не вернулся домой.
– Он едет домой? – спрашиваю я, поднимая рюкзак и направляясь к двери, выходящей на патио. Я не видела его после инцидента с Картером. Не думаю, что вообще хочу его видеть.
– Он уже скоро будет здесь. Ты должна пойти делать уроки в свою комнату. – Это значит, что мне лучше не быть здесь, когда он приедет, потому что сегодня у них определенно намечается ссора.
– Я пойду делать уроки на улицу.
– Куинн!
Я выскакиваю на патио, но тут же просовываю голову обратно в дверь.
– Я уйду, когда он приедет.
Я сижу на подвесных качелях Хэтти, готовясь к пересдаче теста, и пишу Картеру сообщение насчет нашего завтрашнего тура в Хьюстонский университет.
На задний двор опускается ночь. В нашем районе царит тишина – совсем не как дома у Хэтти. У Хэтти ночь полна звуков – хор сов, сверчков, иногда и вой койота, и голос Хэтти, поющей мне, чтобы я засыпала. «Ничего не бойся, я с тобою рядом». Голос Хэтти, поющей мне в саду. Голос Хэтти, поющей мне, сидя на пассажирском сиденье вездехода, и уносимый ветром. Голос Хэтти, отдающийся эхом у меня в голове.
Папа обычно отвозил меня к Хэтти, когда у них с мамой намечалась ссора, но, приехав туда, я не могла думать ни о чем другом, кроме как о происходящем дома. Будут они, когда я вернусь, всё еще оба там. Я никогда не говорила об этом вслух, но Хэтти знала. Она видела это в моих глазах.
Я шла за ней на кухню, сидела за столом, пока она готовила белый рис, и рассказывала ей, как прошел мой день, обо всем вплоть до момента, когда родители начинали ссориться. Когда я доходила до этого, мои глаза наполнялись слезами, и я моргала, чтобы сдержать их и не закапать ей скатерть.
Хэтти заполняла тишину голосом: «Ничего не бойся, я с тобою рядом». Это всё, на что я когда-либо могла рассчитывать, Хэтти всегда была там. А теперь ее нет. Теперь ее дом пуст. Теперь ее разум полон воспоминаний, в которых нет меня. И всё, что у меня от нее осталось, – эти подвесные качели.
Дверь на патио распахивается. Я выныриваю из своих воспоминаний.
– Куинн? – Папа обходит шезлонги и улыбается мне. Его смуглая кожа выглядит уставшей, особенно под глазами, а борода кажется поседевшей. Он наклоняется и пытается поцеловать меня в лоб, но я отстраняюсь от него, избегая его взгляда.
Он замирает в удивлении.
– Что-то случилось? – Он произносит это обвинительным тоном, словно если что-то и случилось, то непременно по моей вине.
Я кручу головой:
– Всё отлично.
Ты заставил темнокожего парня чувствовать себя незащищенным у нас дома.
Моя кожа такая же темная, как у него, так что я не могу быть уверена, что ты не думаешь того же обо мне. Я тоже преступница?
Ты не поговорил со мной об этом, а мне это очень нужно, ведь мне кажется, что я не знаю, кто ты.
И мне кажется, что тебе нельзя доверять.
Мне кажется, что я вот-вот взорвусь, если мы и дальше будем обходить эту тему.
Он говорит:
– Тебе лучше пойти делать уроки наверх.
Я закрываю тетрадь, беру телефон и рюкзак, не глядя на него.
– По правде говоря, я собиралась к Мэтту.
– Уже немного поздновато, чтобы заявиться к ним вот так.
Я прохожу мимо него с рюкзаком на плече.
– Меня пригласили.
– Как твои родители могут об этом не знать? Как тебе вообще удалось сохранить это в тайне? – Мэтт качает головой, уставившись в экран своего «Нинтендо Свитч».
– Ну, это я умею.
Он сидит на кресле-мешке напротив меня с мокрыми волосами, в пижамных штанах, с голым торсом. Я лежу на его кровати, глядя на потолок, чтобы не пялиться на завитки волос на его обнаженной груди.
– Они разве не просили тебя показать им письмо о твоем поступлении?
– Просили. И поставили его в рамку.
– Что? – он поднимает на меня ошарашенный взгляд. – Ты сама его сделала?
– В «Ворде».
Он фыркает.
– Ух ты. Так когда ты собираешься сказать им правду?
– Я вообще не планировала когда-нибудь им об этом говорить.
Он опускает свою приставку на кресло и наклоняется ко мне.
– Как? – у него нет других слов.
– Я просто… Я скажу им, что не хочу ехать в Нью-Йорк, а потом выкручусь.
Он с хлопком соединяет ладони и подносит указательные пальцы к губам.
– Это самое безумное, что я когда-либо слышал. Зная твоих родителей…
– Я просто еще не решила, как и что. Но последнее, что мне нужно, это чтобы кто-то рассказал им, прежде чем я сама найду способ это сделать.
Он вздыхает, снова поднимая приставку. И стоит ему только произнести:
– Ну я могу сделать так, чтобы мои родители не узнали, – как в открытую дверь со стопкой сложенных полотенец входит его мама.
– Сделать так, чтобы твои родители не узнали что? – спрашивает она, переводя взгляд с меня на него и обратно с приподнятой бровью.
Я приподнимаюсь на локтях, широко открыв рот и глаза. Мэтт отрывает взгляд от экрана приставки с тем же выражением лица. Мы оба пытаемся выдумать какую-нибудь ложь, и не знаю, как Мэтту, но мне в голову не приходит ничего, кроме правды.
– Лучше ответьте мне что-нибудь, – говорит она, положив полотенца на кровать и уперев руки в бедра.
Мэтт переводит взгляд на меня.
– Это секрет, мам.
