на этот вопрос. Однако Хуа Чэн отреагировал неожиданно:
– Прости, – после недолгой паузы сказал он.
– За что? – не понял Се Лянь.
Он предполагал, что, если храм Тысячи Фонарей в действительности существует, князь демонов обязательно как-то с ним связан. Только за что тут извиняться? Но тот больше ничего не добавил – лишь жестом показал Се Ляню следовать за ним, и принц повиновался. Некоторое время они шли вперёд, потом свернули. Внезапно тьма рассеялась, и глазам Се Ляня предстал переливающийся блеском храм. На мгновение у него даже перехватило дыхание.
Улицы Призрачного города, окружавшие их со всех сторон, сливались в чёрно-красное марево, а храм, величественный, утопающий в свете тысяч фонарей, на их фоне казался дивным видением.
Подобный небесной обители, сплетённый из искр и сияния, он тем не менее стоял здесь, среди распутных демонов и разномастной нечисти. Одного взгляда было достаточно, чтобы навсегда запечатлеть его в памяти.
Долгое время Се Лянь молчал и наконец выдавил из себя:
– Это…
Они стояли перед этим величественным зданием и смотрели на него снизу вверх. Хуа Чэн, не поворачивая головы, сказал:
– Несколько дней назад отмечали Праздник середины осени. Я знал, что небожители будут опять играть в свои нелепые игры, и построил для тебя храм. Чтобы ты не скучал на пиру, а немного развлёкся.
Ничего себе развлечение: чтобы поднять Се Ляню настроение, построил целое святилище и запустил в небеса три тысячи неугасимых фонарей!
Князь демонов опустил взгляд, одёрнул рукава и добавил:
– Вообще-то, я не хотел, чтобы ты об этом узнал. Это была моя прихоть, поэтому я построил храм в Призрачном городе, посреди царящего здесь хаоса. Надеюсь, ты не держишь обиды…
Се Лянь поспешно замотал головой. Оказывается, Хуа Чэн не говорил о подарке, потому что боялся не угодить ему. Принц растерялся, не зная, что ответить: рассыпа́ться в благодарностях было поздновато. Он постарался успокоиться, сделал глубокий вдох и снова устремил восторженный взор на храм. Затем повернулся к Хуа Чэну и спросил:
– Столь искусная работа требует времени. Разве можно возвести его за несколько дней? Саньлан, признайся, ты построил его куда раньше?
– Ну конечно, – улыбнулся Хуа Чэн. – Ты верно подметил, гэгэ: храм стоит здесь давно. Только я никак не мог решить, что с ним делать. Спрятал до поры и никого сюда не пускал. Спасибо, ведь благодаря тебе я наконец нашёл ему применение и он смог увидеть свет.
Се Лянь выдохнул с облегчением: выходит, святилище возвели не в его честь, а просто так совпало. Если бы Хуа Чэн специально ради него расстарался, принц смутился бы куда сильнее.
И хотя Се Ляню было ужасно любопытно, зачем князю демонов понадобилось сооружение, столь резко выделяющееся среди других построек Призрачного города, он сдержался и не стал задавать лишних вопросов. Дурная привычка – вдруг ляпнешь чего не следует…
– Зайдём внутрь? – предложил Хуа Чэн.
– Конечно, – радостно откликнулся принц.
Плечом к плечу они миновали ворота, медленно ступая по нефритовым плитам. Се Лянь осмотрелся: в храме, светлом и просторном, не было ни божественных изваяний, ни футонов для молитвы.
– Отделку заканчивали впопыхах, многое не успели, – пояснил Хуа Чэн. – Не суди строго, гэгэ.
– Что ты! Мне очень-очень нравится. Хорошо, что нет ни статуй, ни футонов, лучше бы так и оставить. Только почему не повесили табличку на входе?
Он не хотел придираться – просто кое-где в храме, на каменных плитах, расписанных травами и цветами, угадывались аккуратно вырезанные иероглифы «храм Тысячи Фонарей». Так почему не было таблички? Не могли же о ней забыть второпях.
– Ничего не поделаешь, – улыбнулся Хуа Чэн. – Здесь не нашлось того, кто бы владел каллиграфией. Ты сам видел местных: большинство из них едва ли умеет читать. Может, у тебя есть кто на примете? Попрошу его подписать для тебя табличку. А ещё лучше – подпиши сам, и мы вместе повесим её над входом. Было бы славно.
С этими словами он показал на широкий нефритовый столик в большом зале. На нём были аккуратно разложены различные подношения и стоял треножник. Рядом расположились «четыре драгоценности кабинета учёного»: кисти, тушь, бумага и чернильный камень, – что делало атмосферу более утончённой. Они подошли к столику, и Се Лянь спросил:
– Саньлан, может, ты это сделаешь?
– Я? – Хуа Чэн округлил глаза, словно никак не ожидал такого предложения.
– Ну да.
– Ты правда хочешь, чтобы я подписал табличку?
Се Лянь начал о чём-то догадываться.
– Разве это сложно? – спросил он.
Хуа Чэн приподнял бровь:
– Вовсе нет, только… – Он замешкался, но, поняв, что Се Лянь так просто не отстанет, заложил руки за спину и сказал покорно: – Ну хорошо. Просто у меня плохой почерк.
Се Лянь удивился: он и представить не мог, чтобы безупречный Хуа Чэн хоть в чём-то оказался нехорош.
– Правда? – мягко улыбнулся принц. – Напиши что-нибудь, а я посмотрю.
– Уверен?
Се Лянь взял несколько листов бумаги, аккуратно расстелил их на нефритовой столешнице, разгладил привычным движением руки, потом выбрал подходящую, по его мнению, кисть из заячьей шерсти и протянул Хуа Чэну:
– Попробуй.
Видя, что всё уже приготовлено, Хуа Чэн не стал спорить:
– Ладно. Только пообещай не смеяться.
– Конечно, – кивнул Се Лянь.
Хуа Чэн взял кисть и с сосредоточенным видом принялся выводить иероглифы. Чем дольше Се Лянь наблюдал за его художествами, тем больше эмоций проступало на его лице.
Он изо всех сил старался не подавать виду, но безуспешно: Хуа Чэн выводил кистью на бумаге какие-то безумные каракули.
– Гэгэ! – шутливо предупредил он.
Се Лянь тут же посерьёзнел и пробормотал:
– Прости.
Он не хотел смеяться, но ничего не мог с собой поделать: уж очень забавными выходили иероглифы!
То было самое сумасшедшее куанцао[5], что доводилось видеть Се Ляню; подобное при всём желании не повторишь. В этом безумии сквозило что-то зловещее; увидь какой-нибудь каллиграф такие кривулины, его бы немедленно хватил удар. Се Лянь долго рассматривал написанное, прежде чем сумел разобрать несколько слов: море, ручей, Ушань, облака… Он догадался, что Хуа Чэн пытался написать:
Увидевший бескрайность моря,Величественность бурных водНавеки позабудет вскоре,Как тихий ручеёк течёт.А кто узрит хотя бы разТе облака, что над Ушанем,О прочих думать сей же часНавеки тоже перестанет[6].
Ну надо же, у Хуа Чэна, князя демонов, вселяющего ужас в небожителей и нелюдей, обнаружилось слабое место – и какое! Каллиграфия! Когда Се Лянь это понял, с трудом сдержал смех – даже живот судорогой свело.
Обеими руками он поднял сей вдохновенный труд и, изо всех сил сохраняя невозмутимость, протянул:
– Да. Оригинальный стиль, сразу видно сильную личность. Яркий образ.
Хуа Чэн чинно отложил кисть и, прищурившись, спросил:
– Ты хотел сказать, редкостное безобразие?
Се Лянь притворился, что не слышал, и продолжил с серьёзным видом:
– На самом деле каллиграфия – это не так сложно, а вот писать с характером не каждому дано. Многие выводят буквы аккуратно, но без души произведение останется посредственным.
