десятая
Нежданный гость
Имя Лучику дала миссис Ворчунья. Она хотела назвать его «Лучшиком» — потому что он лучший сынишка на свете, — но дело всё в том, что первым имя записывал мистер Ворчун и пропустил в нём букву «ш». Все так привыкли к этому имени, что не стали ничего менять. Почему? Да потому что никогда ещё миссис Ворчунья не выглядела такой счастливой, как в ту минуту, когда муж передал в её волосатые заботливые руки этого ушастого малыша. Лучик принёс свет в жизнь Ворчунов.
До того момента татуировки миссис Ворчуньи были довольно мрачными. Среди них была надпись «МАМА» (а мама у миссис Ворчуньи тоже была невообразимо мрачной, и вы в этом убедитесь, если прочтёте книгу «Ворчуны опять влипли»). Ещё у неё была татуировка в виде человеческого черепа, страдающего мигренью, и ежа, которого только что переехала машина. Последняя была не такой мрачной, как может показаться (хотя на ней и виднелись следы от шин и всё такое), потому что была сделана в память не о трагическом событии, а о вкусном лакомстве. (То же самое, как если бы вы, например, сделали татуировку с кусочком пиццы — если вы, конечно, любите пиццу). Но через несколько недель после того, как в семье появился Лучик, она набила на руке большую татуировку с подсолнухом, раскрытым навстречу солнечным лучам.
(Получилось, честно говоря, не очень красиво. Но главное — не картинка, а идея.)
Если вы из тех, у кого на глазах выступают слёзы при виде хромого крольчонка, то, скорее всего, вы сейчас думаете: «Какая прелесть!» А если вы из тех суровых ребят, которые настолько суровы, что не надевают тёплый жилет даже в ЛЮТЫЙ МОРОЗ, вы наверняка думаете: «Какая мерзость!» (и считаете, сколько сосулек успело намёрзнуть у вас под мышками). Кем бы вы ни были — не забывайте, я просто рассказываю, как всё было — и ничего больше.
Мистер Ворчун впервые записал имя «ЛУЧИК» огромными буквами на конфетной обёртке. Обёртка была грязная, так что мистеру Ворчуну пришлось обводить некоторые буквы по нескольку раз (а так всегда получается неаккуратно). К тому же конфета лежала у него на коленке, а не на твёрдой плоской поверхности (хотя ему это не особо помогло бы). Но если вам и этого мало — он ещё и сидел в фургончике (их единственном доме на тот момент), а тот катился по самой ухабистой дорожке, какую только смогли выбрать ослы Ворчунов — Топа и Хлоп. В общем, как вы уже поняли, когда имя Лучика впервые появилось на бумаге, выглядело оно так же чудно и нелепо, как и он сам с этими его оттопыренными ушами и — как же можно такое забыть? — в этом его голубом платье. Записав имя Лучика на конфетной обёртке, мистер Ворчун осторожно сложил её и сунул в карман своей единственной рубашки с карманом. Карман был нашит у самого сердца.
Я знаю, что красть чужих детей плохо. Я почти всегда подписываю обращения к правительству с заголовком «Красть чужих детей плохо!», если меня об этом просят, и даже участвовал в марше, который проводили в Дублине под лозунгом «Красть детей — преступление!». Правда, я думал, что это очередь за бесплатной пиццей, но мне совсем не хочется, чтобы вы решили, будто Ворчуны — ЗЛОДЕИ.
Да, как вы уже и сами поняли, у мистера Ворчуна был отвратительный характер. Как-то раз он ударил цветочные часы за то, что те как-то странно на него посмотрели, что само по себе странно, учитывая, что цветочные часы — это обыкновенные часы, просто циферблат у них сделан (в основном) из цветов.
Когда он злился на кого-нибудь, он начинал нестерпимо ОРАТЬ. (Хотя ор иногда бывает очень даже милым.) Ах да — ещё он много размахивал руками. И кидался разными предметами. И пинал всё подряд: электрические столбы, помидоры из стеклопластика, дыни, воздух, но (как правило) не людей.
Мистер Ворчун орал и теперь. Орал, так широко распахнув рот, что можно было впихнуть в него теннисный мячик, не задев губы. А лицо? Что же стало с лицом? А я вам сейчас расскажу. Оно стало очень-очень красным.
Миссис Ворчунье много-много чего нравилось в муже — знаю, это сложно себе представить, но я не вру.
Например, она обожала, когда он сильно-сильно злился, потому что в такие моменты он краснел до её любимого оттенка.
Мистер Ворчун был в ярости. Он хотел знать, кто это на корабле настолько глуп, чтобы положить огромную коробку шоколадных конфет рядом с его подушкой. Во сне он перевернулся на коробку. Крышки на ней не было, так что шоколад размазался у него по щеке, и с утра он выглядел, как человек, которого закидали грязью... Но пах гораздо приятнее, чем обычно.
— Какой дурак положил шоколад мне в кровать? — проорал он, запнулся и чудом не наступил на Колючку — чучело ежа (к огромной радости их обоих).
Ковыляя по комнате босиком, он отлепил несколько конфет от лица и забросил их себе в рот.
М-м-м. Вкус у них неплохой. Даже очень неплохой. Вкусовые рецепторы мистера Ворчуна были в полном восторге. И что в итоге? Хоть он и продолжал злиться и хотел выяснить, что за ДУРАЛЕЙ втихаря напихал ему конфет в кровать, в то же время мистер Ворчун сиял от сладкого шоколадного счастья.
Ворчуны были людьми привычки и потому в ту ночь — в первую спокойную ночь в море — спали прямо в фургончике, несмотря на то что кают было предостаточно. И вот у лестницы мистер Ворчун и встретился с миссис Ворчуньей. Здесь обычно спал Лучик, но сегодня он выбрал новое место — каюту с маленьким иллюминатором в рамке из латуни.
— Ну и зачем ты вымазался в шоколаде? — строго спросила миссис Ворчунья. Учитывая обстоятельства, вопрос был вполне логичным.
Мистер Ворчун подскочил, как съехавшая крышка закипающей кастрюли. Он открыл было рот, обнажив два впечатляющих ряда зубов шоколадного цвета, но ничего не сказал. Он понятия не имел, что сказать. У него не было слов.
В тот момент на палубе показался Лучик в своём привычном платье, его разные башмаки постукивали по деревянному полу. Он появился как раз вовремя: именно в этот момент мистер Ворчун убрал со лба кофейную помадку — начинку одной из конфет
