спасало от духоты. Жара вконец измучила его. В руке у него было письмо от жены — она сетовала на разлуку и спрашивала, скоро ли он вернется домой. Любовь к Беатрис притупила тоску и страстную любовь, которую он еще недавно испытывал к жене. Разумеется, он и сейчас часто думает о ней, но все же время теперь бежит быстрей, и Вьегас уже не считает дни, прожитые на Сан-Висенти, не отмечает их черточками на стене комнаты. Мало-помалу прапорщик перестал чувствовать себя чужим в Минделу. Общение с местными жителями, приятельские беседы, вечеринки, музыка, суровая красота природы, дружелюбие и гостеприимство креолов — все это постепенно привязывало его к острову.
На город спустился прохладный вечер. Вьегас зажег керосиновую лампу и лег на кровать. Он лежал и читал, как вдруг раздался стук в окно. Это, конечно, не Пирес, тот всегда врывается без предупреждения. Наверное, нищий. Вьегас распахнул окно.
— Сеньор, дайте монетку.
— Зачем тебе монетка?
— Для мамы.
— Как зовут твою маму?
— Шика Миранда.
— А где же она сама?
— Она дома, сеньор.
— Что же она там делает?
— Мамочка уже несколько дней болеет.
— А где твой отец?
— У меня нет отца.
— А братья или сестры у тебя есть?
— Три брата, — соврала она и подумала: зря она сказала, что у нее нет отца. И лучше было бы сказать, что у нее пять или шесть братьев.
— Сколько же им лет?
— Лулу десять, Жо двенадцать, а Тониньо три года.
У нее вообще не было ни братьев, ни сестер.
— Ну и что же твои братья делают?
— Ходят по чужим домам, просят, чтобы их накормили.
— А ты сегодня что-нибудь ела?
— Лепешку. И еще нья Раймунда дала мне немножко кашупы.
— Что же ты будешь есть завтра?
— Что бог пошлет, сеньор.
— А раньше твоя мама что делала?
— Работала.
— Где?
— Да где придется.
— Как тебя зовут?
— Манинья.
Он дал ей мелкую монетку, но девочка не уходила.
— Отойди, я закрою окно.
Она не двинулась с места.
— Послушай, тебе пора домой.
— Сеньор…
— Ну что тебе еще, говори…
— Я тоже умею.
— Что умеешь?
— Что и все женщины.
Он с изумлением уставился на нее — в сумерках хрупкая фигурка девочки была едва различима.
— Да сколько же тебе лет?
— Четырнадцать.
— И ты когда-нибудь уже занималась этим?
— Да.
— Кто тебя научил предлагать себя мужчинам?
— Мама.
— Твоя мать?!
— Да, мама.
— Как же она могла?!
Девочка не отвечала.
— Как же она могла… — повторил прапорщик.
— Жить-то надо, — подумав, серьезно ответила девочка.
— Сколько же ты берешь?
— Сколько дадите, сеньор.
— А обычно сколько ты просишь?
Он задавал вопросы просто из любопытства.
— Военные сами назначают цену.
— Ты ходишь только к военным?
— Да.
— И все же, сколько они тебе дают?
— Когда как, сеньор. Бывает, что и пять эскудо дадут.
— Ты откуда родом?
— С Сан-Николау.
— Как же ты очутилась на Сан-Висенти?
— Нас с мамой привезли сюда на паруснике, сеньор.
Окно было низко от земли. Так низко, что девочка, положив руки на подоконник, с любопытством разглядывала комнату.
Ночь была душная. Город, словно прикорнув у подножия горного хребта, спал. Вьегас почти машинально взял руки девочки, горячие и трогательно хрупкие, в свои.
В соседней комнате, отделенной от его спальни деревянной перегородкой, жила дочь хозяйки, Лулуша, — молодая девушка с пышной грудью. Прапорщик часто слышал, как поскрипывала ее кровать, и не раз пытался представить себе Лулушу на постели в тонкой ночной рубашке, а может быть, и вовсе голую…
Девчушка жестом опытной женщины положила руки на плечи прапорщику.
— Сеньор, вы согласны?
Вьегас не ответил. Он хотел сказать ей, чтобы она шла прочь, но язык ему не повиновался. И, сам не понимая почему, он спросил:
— Когда же ты приехала сюда?
— Мы уже давно здесь, сеньор.
Лулуша сейчас ложится спать, думает Вьегас. Раздевается. Или смотрится в зеркало. Боже мой, какая у нее красивая грудь! А перед ним четырнадцатилетняя девочка, почти ребенок, и с пугающей прямотой предлагает себя…
— Послушай-ка!
Душная ночь. Над городом нависла тревожная тишина. Только ветер осторожно шуршит по крыше. Вьегас слышит, как в комнате Лулуши щелкнул выключатель. Вот скрипнула кровать…
Внезапный порыв ветра всколыхнул чахлый кустарник на холме. Прапорщик неожиданно схватил девочку за руки и с силой потянул к себе.
— Прыгай в комнату.
Потом, оставшись один, он думал о жене, о Беатрис, снова и снова переживал случившееся и испытывал отвращение к самому себе.
По улице прошла компания парней. Они пели под гитару. Вьегас, выглянув в окно, увидел вдалеке неясные силуэты, растворявшиеся в ночи.
24
Среди них был и Шико Афонсо. Он и его гитара с недавних пор приобрели популярность в квартале Салина, и жители квартала каждый раз с нетерпением ждали возвращения Шико из рейса.
Шико Афонсо собирался хорошенько повеселиться, пока парусник на причале. На этот раз не было известно, куда и когда они отправятся. Обстановка на Сан-Висенти день ото дня становилась все тревожнее, и капитан Морайс уже не распоряжался своим судном. Едва он сходил на берег, мэр или другие крупные чиновники немедленно являлись к нему с уговорами: капитан, выручите нас из затруднительного положения, вы ведь понимаете, ситуация сейчас критическая, и так далее и тому подобное. И Фонсеке Морайсу приходилось принимать предложения, которые в другое время он бы тут же отклонил.
Порой капитан терял терпение. Все словно с ума посходили, признавался он Шико. Те, кто сознают свою ответственность перед народом, не в силах ему помочь, а у кормила власти стоят проходимцы и тупицы. Вот дождутся, Фонсека Морайс непременно покинет Острова Зеленого Мыса и отправится к берегам Америки!
Однажды Фонсека Морайс и в самом деле потерял терпение. Он прибыл на остров Сал, чтобы загрузить парусник солью. Прибыл точно по расписанию, ветер все время дул попутный, и рейс показался ему на редкость удачным. Капитан Морайс давно не был на острове Сал, он испытывал особое удовольствие, — причаливая к берегу. Когда-то, роясь в старинных книгах, он вычитал, что за тысячелетие до того, как португальцы открыли архипелаг Зеленого Мыса, на островах побывали другие мореплаватели. Возможно, это только гипотеза, а может, просто выдумка. Один португальский ученый, отстраненный властями от преподавания в Лиссабонском университете, посетив Острова по пути в Бразилию, рассказывал Морайсу в клубе «Гремио», что с незапамятных времен острова Сал и Боавишта были населены африканцами. Португальский профессор утверждал, что эти сведения основаны на фактах, о которых упоминается в исторических хрониках арабов. С той поры Фонсека Морайс с нетерпением
