и бедняком, который хочет жениться только для того, чтобы поправить свое финансовое положение. В состоянии, близком к панике, Ландсберг пришел к Власову, обманул старуху-служанку, послав ее за квасом, а затем зарезал бритвой старого ростовщика. Старуха-служанка на свою беду слишком рано вернулась, стремясь быстрее исполнить просьбу любимчика хозяина, Ландсберг зарезал и ее. Свои векселя он легко нашел и выкрал, тем более что они были аккуратно упакованы в одну пачку.
Ландсберг был разоблачен. Когда же в квартире убитого им Власова производили обыск, среди бумаг покойного нашли два важных документа. Во-первых, это было письмо Власова к Ландсбергу, в котором тот желал своему «протеже» удачи и счастья в семейной жизни и в виде подарка на свадьбу возвращал все его векселя без всякой оплаты. (Поэтому-то они были сложены в одну пачку.) Во-вторых, это было завещание Власова, в котором все свое имущество он завещал Ландсбергу. Когда Ландсберга арестовывали, его оставили одного в комнате, в которой на столе лежал револьвер, заряженный одним патроном. Провожая офицеров, Ландсберг холодно их предупредил:
— Не извольте беспокоиться. Я не застрелюсь!
Председателем суда, который рассматривал дело Ландсберга, был, между прочим, А.Ф. Кони.
Так Ландсберг оказался на Сахалине. Пятнадцать лет он пробыл на каторге, а затем перешел на вольное поселение. Ландсберг женился на акушерке, приехавшей служить на каторгу, и открыл собственное дело. У него была развита торговля. Причем более успешно он торговал с США, нежели с Россией. Когда его спрашивали, хочет ли он вернуться на материк, он обычно отвечал, что он еще не все взял с Сахалина:
— Должен же я с этого острова что-нибудь взять. Недаром же я здесь столько лет пробыл!
Именно Ландсберг сумел выправить тоннель и, наконец, правильно построил пристань, которая простояла в результате не одно десятилетие. Самое интересное, что тоннель в результате не понадобился. Да и для судоходства он оказался непригоден. Лучшее, к чему он был пригоден, это для того, чтобы в нем могли прятаться беглые каторжники. Впрочем, это не помешало начальству отрапортовать в Санкт-Петербург о замечательном завершении строительства. Как это похоже на то, что происходит сейчас в нашей стране.
Номинально Сахалином правили государственные служащие, которые разделялись на две категории.
1. «Чалдоны» — это в основном сибиряки и забайкальцы. Про себя они говорили, что выросли на каторге, многие из них в недавнем прошлом сами были каторжанами.
2. «Служащие российского навоза». Несмотря на неблагозвучное название в самом выражении ничего оскорбительного не было. Это выражение служащие сами для себя выдумали, чтобы отличаться от каторжан «чалдонов». Дело в том, что арестантов на Сахалин сплавляли, а служащих завозили. Поэтому про каторжан говорили, что они такого-то сплава, а про служащих говорили, что они навоза (от слова навезти) такого-то года. Характерно, что «служащие российского навоза» представляли собой довольно пеструю картину. В большинстве своем это были неудачники, потерпевшие крушение на всех поприщах в России. По большей части они приехали на Сахалин, наслушавшись рассказов, что на Сахалине можно почти на законных основаниях заниматься приписками, экономить в личных целях при поставках материалов и т. п. Как правило, таких людей по прибытии на Сахалин ждало горькое разочарование. Такие служащие приезжали на Сахалин на три года службы (меньше было нельзя) и потом считали дни и минуты, когда им можно было вернуться на материк.
Осужденные на каторге делились на четыре касты: 1) иваны; 2) храпы; 3) игроки; 4) шпанка.
«Иваны» являлись неформальными лидерами каторги. Если проводить исторические параллели, Иваны — это те, кого сейчас называют «ворами в законе». Иваны родились под розгами и плетьми. Именно палачи возвели Иванов в звание «Иванов». Иваны сделали себе имя на том, что они якобы старались за каторгу. Пока все остальные молчали, они протестовали за всю забитую, измученную, обираемую каторгу. Они протестовали, дерзко и смело, против несправедливых наказаний, против непосильных заданий на работе, против плохой пищи. Иваны не молчали ни перед каким начальством. Их приковывали к стене, к тачке, заковывали в кандалы, избивали плетьми и розгами. Все это окружало их ореолом мучеников и вызывало почтение со стороны всех остальных. Начальство их наказывало нещадно и одновременно боялось. Иваны славились тем, что они всегда держали слово, сказали — сделали. Например, старый иван Пазульский дал в Херсоне слово, что зарежет обидевшего его помощника смотрителя тюрьмы. После этого Пазульский бежал, был пойман только через два года. Затем его перевели в Херсонскую тюрьму, где он все-таки сдержал слово и убил помощника смотрителя тюрьмы. Чтобы иван ни делал, каторжане обязаны были всегда его покрывать. Часто за преступления, совершенные Иванами, наказывали других. Все это знали, но молчали. Иваны держались особой компанией, стояли друг за друга и были властителями каторги, они распоряжались жизнью и смертью простых каторжан, были законодателями и судьями, назначали приговоры и сами их исполняли.
Храпы — вторая после Иванов каста каторги. От Иванов их отличает отсутствие решительности и смелости. Можно сказать, что как криминальные личности они полностью не сложились. Название их слегка насмешливое. Объясняется это тем, что храпы всегда на все «храпели». Другими словами, они пребывали в вечной оппозиции. Не существовало такого распоряжения, которое храпы сочли бы правильным. Каторжанам, которые, можно сказать, только и жили недовольством, нравилось, что кто-то постоянно спорит с начальством. Собственно, на этом и был построен авторитет храпов. Среди храпов было много так называемых глотов. Глотами называли людей, которые брались защищать или обвинять кого-нибудь за деньги. Часто они возводили на каторжанина поклеп (клевету), причем даже выставляли свидетелей. Нередко после их вмешательства каторжанина приговаривали к смертной казни. Настоящий праздник для храпов был, когда приходил пароход «Ярославль» с новыми арестантами. Растерявшиеся новички принимали храпов за Иванов и спешили заручиться их поддержкой, подкупая и угождая им. Пользуясь этим, храпы разоряли вновь прибывших каторжан, и те попадали к ним в вечную кабалу.
Следующая каста каторги называлась игроками. Игроки — это люди, которые, кроме игры, ничем не занимались. Все они профессиональные шулера. Ловкий шулер носил звание мастака. Игрок никогда не отбывал каторжных работ, для этого нанимался обычный каторжник («сухарник»). Игрок обязательно имел поддувалу, который убирал его место на нарах, готовил ему обед. Благодаря игроку зарабатывал на жизнь «стремщик», который караулил у дверей, пока шла игра. Бывало, что игроки проигрывались. Тогда они переходили в жиганы. Многочисленные обиженные ими каторжане припоминали им тогда все, чего они от них натерпелись. Долго такому жигану на каторге было не прожить.
Шпанка — последняя и самая бесправная масса каторжан, молчаливое и покорное большинство. Шпанка
