в серый костюм молодой человек, в котором Эктор узнал одного из помощников Аластора Депарье, главы профсоюза работников пищевой промышленности и самого большого критика нового порядка, — мой начальник желает знать как на ваш взгляд ему стоит решить вопрос с желанием господина Лефера перенаправить большую часть сегодняшней продукции на склады правительственного шпиля. Инструкции осадного положения не дают полного понимания как именно должны разделяться запасы продовольствия.
Эктор подавил вздох. Под правительственным шпилем размещались самые надёжные и глубокие убежища, занимаемые верхушкой руководства бывших надзирателей и никакие реформы не могли этого изменить, так что очевидно, что Лефер хотел свежих припасов своим близким, которые тоже разместились в этом убежище. С другой стороны Депарье всегда возмущался подобной избирательности и выступал с её критикой. Даже чрезвычайное положение не мешало старым недругам сводить счеты.
— Ему стоит проинструктировать своих подчинённых обращаться по спорным вопросам к сигниферам минорис, но, поскольку вы уже обратились ко мне, то я думаю, что сегодняшнюю продукцию стоит отправить грузовым поездом в колонию Сильва. Их продовольственное положение наиболее хрупкое из всех городов и пополнение запасов там имеет первоочередное значение.
Судя по лицу мужчины, он был удивлён, потому замялся.
— Если вы думаете, что для меня имеют значение ваши старые дрязги, то ошибаетесь. Для меня все люди Фрации одинаковы, кем бы они ни были и как бы себя ни называли, и значение имеет только их благополучие, которые мы с вами создаём. Это понятно? — Эктор немного вышел из себя, вспомнив как устраивал выволочки мелким клеркам, и чуть подался вперёд, вперив взгляд в посланника.
— Да, сэр, — прокашлявшись, ответил молодой человек, попятившись к выходу. — Я передам господину Депарье ваши слова.
— Уверен, что так и будет, — улыбнулся Эктор, ощутив укол стыда от того, что так налёг на простого посланника. — Хорошего нам всем дня, мистер Марселино.
По лицу помощника Аластора можно было явно прочитать удивление по поводу того, что советник Хиренес знает его имя, но время у них у всех было ограничено, потому летописец жестом худой костлявой ладони показал гостю на выход и перевёл дыхание. Конечно, он всех имеющих значение и вес личностей знал, потому что как еще можно строить общество, если не опираясь на знания? Словно в ответ ему за спиной засияли первые золотые лучи восходящего солнца, окрашивая прекрасную древнюю мебель в тёплые древесные тона, вызывая блеск на лакированных поверхностях и грея лысый затылок советника пока в кабинет входил следующий посланник.
XXI
Фиррис плелась последней в разомкнутой колонне ауксилариев, но позади ощущала сдержанную ярость походки десантника, назвавшегося Везувием. И если этого было мало, то в довесок она всё еще чувствовала боль от саднившего синяка на шее после того, как этот капеллан её чуть не придушил во время знакомства. Это пугало, потому что обычно все её раны довольно быстро заживали и редко когда болели дольше пары минут. Тут же они шагали по коридорам, пролазили через проломы в стенах, ползли через тоннели и прыгали через провалы по меньшей мере полчаса, а боль сохранялась и женщина начала уставать.
Конечно, прислуживание техножрецу Фларину Максимусу с его вечными попытками найти ей работу, пусть даже самую бесполезную и тяжелую, позволило ей прибавить в выносливости за последнее время, но всё равно тренированным солдатам она была не ровня. Как не была им ровней и Ангелика Ординат, пытавшаяся держаться сразу перед Фиррис и сдерживавшая тяжелое дыхание. Глупая женщина, неизвестно зачем вообще вызвавшаяся в такое опасное место, да еще и прихватившая её с собой. Что у неё на уме вообще было?
— Ангелика, — постаралась негромко окликнуть её Фиррис, решив вспомнить свой актёрский талант.
— Да? — обернулась та, показав уставшее лицо с прилипшими к вспотевшему лбу черными волосами, которые невозможно было поправить пока они были в скафандре, и полными блеска решимости глазами.
Вдова Ватора на секунду засомневалась, стоит ли вообще говорить, но быстро переборола себя и улыбнулась.
— Зачем Тлену было включать нас в один отряд с солдатами? Мы же ничего не умеем полезного, — спросила она, стараясь выдерживать любопытно-нейтральный тон.
Служанка хранителя тишины отвернулась, молча продолжив путь, так что Фиррис осталась в недоумении. Она говорить с ней не хочет?
— Назови это провидением, — наконец, спустя почти полминуты, ответила Ангелика, обернувшись и добро улыбнувшись. — Я не знаю другого мотива.
Прекрасно. Как будто стоило ожидать чего-то другого. Бывшая первая леди Фрации вздохнула и свернула следом за собеседницей в очередной коридор, в этот раз высокий и прямой, абсолютно тёмный, так что из мрака что-то выхватывали только фонари на оружии солдат. Но хотя бы гравитация была нормальной.
— Мне кажется, есть другие причины, — задумчиво произнесла она. — Я не верю в судьбу и провидение.
— Может быть, — пожала плечами вдова Ордината, — а во что ты веришь?
— В свободу действий и то, что мы сами определяем что с нами будет, — горячо ответила Фиррис.
— Вот как, — многозначительно произнесла Ангелика, коротко обернувшись, — а что если на тебя действует намного большая сила чем всё, с чем ты можешь справиться? Иногда выбора нет.
— Выбор есть всегда, — фыркнула вдова тирана.
— Тогда почему ты выбрала Оскара Ватора? — поинтересовалась вдова героя.
Вопрос застал Фиррис врасплох и она сглотнула ставший в горле ком. Даже через год после смерти негодяя она ненавидела его так же сильно, но он был лишь воплощением всего того, что она ненавидела на Фрации. Угнетение, бесправие, издевательства.
— Потому что он должен был умереть от моей руки. Я должна была уничтожить всё, что надзиратели создали, — резко ответила она, вновь переживая ощущения тех дней тирании. — Ты же тоже подписантка. Ты то должна меня понять. Твой муж тоже был надзирателем и пользовался своим правом сильного. Разве ты не хотела свободы?
— Нет, — ответ Ангелики подействовал на Фиррис словно удар шокера.
— Как нет? Эти твари пользовались нами веками. Это должно было прекратиться! — вспылила блондинка, но тут же притихла, потому что на неё зашикали шедшие впереди ауксиларии.
— Я любила своего мужа. Он был добрым, смелым и заботливым, — таким голосом, будто душила слёзы, ответила вдова Карла. — А в последний день, когда он вернулся домой весь израненный и едва стоящий на ногах, признался, что я с момента знакомства была для него дороже души и попросил прощения за то, что никогда до этого не признавался в любви.
Что-то внутри Фиррис дрогнуло, давно забытое, будто детские сказки, которые на ночь рассказывала мама, но тут же разбилось о броню её неприятия.
— Я своего ненавидела и он
