— Ты сдал меня Николасу, — шипит она.
Во мне сидит дьявол, который хочет подразнить ее, поиграть с ней — как мальчишка, дергающий девочек за косички, — просто чтобы посмотреть, как она отреагирует.
— Да, я так и сделал.
Элли складывает руки на груди, охваченная очаровательной яростью — хорошенькая кошечка, которая только что обнаружила у себя когти.
— Не знала, что ты стукач, Логан.
— Теперь знаешь.
— Ты в моем черном списке, приятель. Я никогда не прощу тебя за это. Никогда.
— Поскольку теперь ты останешься жива и будешь жить все эти годы, занятая обидой на меня, я запишу себе это как победу.
Она высовывает язык, разворачивается и топает прочь.
И, господи, даже ее язычок такой милый.
Кто-нибудь, мать вашу, врежьте мне.
8. Логан. Шесть месяцев спустя
В течение следующих нескольких месяцев Элли никуда не переезжает, она живет в хорошо охраняемом пентхаусе с принцем Николасом и Оливией. Их жизнь идет своим чередом — светские мероприятия и конференции, а иногда исполнение королевских обязанностей. Остальное время они проводят в работе над расширением сети благотворительных закусочных «Амелия». Эрик Хэммонд, бросивший пить почти два года назад, окунулся в это дело с головой и каждый день трудится в одной из трех точек — готовит, моет посуду, общается с сотрудниками и посетителями, — делает все необходимое, чтобы поддерживать бесперебойную работу заведений.
Пресса все еще кишит вокруг королевской пары, как рой надоедливых мух, публикуя статьи, в которых нет ни слова правды.
Но Николас успешно приспосабливается к семейной жизни и своему в основном светскому американскому существованию. В то время как леди Оливия, ее отец и Элли привыкают к своему автоматическому статусу знаменитостей.
И Элли иногда… встречается с парнями.
Это больная тема. В основном потому, что меня это бесит.
Похоже, она предпочитает тощих, самодовольных, никчемных малолетних придурков. Элли Хэммонд — особый приз, она так много может предложить, но продает себя слишком дешево.
Я мрачнею всякий раз, когда на сцене появляется новый ухажер, и в течение нескольких недель становится все хуже, когда они где-то зависают вдвоем.
В такие дни Томми спрашивает, не наступили ли у меня критические дни, и я говорю ему, чтобы отвалил. Ему нравится разыгрывать из себя шутника, но он проницателен; он все замечает.
И вот однажды вечером Элли приходит домой со свидания со своим нынешним парнем, и я в одну минуту перехожу от мрачного настроения к бешенству.
— Ублюдок!
Я не одинок.
Николас, Томми и я бросаемся в гостиную, где Оливия зовет дворецкого, ее голос наэлектризован яростью.
— Где моя бита? — кричит она, прежде чем рывком открыть дверь шкафа и заорать: — Где моя чертова бейсбольная бита?
— Оливия? — Николас делает шаг к ней. — Что за…
— Иисус, Дева Мария и Иосиф, — шипит Томми.
Потому что он смотрит на лицо Элли. На багровый синяк, только обретающий форму на ее правой щеке. Я достаточно много раз дрался, чтобы понять, что случилось.
Кто-то, мать его, дал ей пощечину.
Элли.
Кто-то поднял на нее руку, и теперь он ее лишится. Я клянусь немедленно и молча — каждому святому, которого знаю.
— Оливия, пожалуйста, успокойся, — умоляет Элли.
— Дэвид, — говорит Николас дворецкому, — принеси, пожалуйста, холодный компресс.
Я перевожу взгляд на Лиама, стоящего прямо за Элли — он был ее телохранителем в этот вечер.
— Что случилось?
— Я был в холле, за дверью… Она выбежала, — объясняет Лиам. — Парень выбежал за ней, я оттолкнул его, довел ее до машины и привез сюда. Я не видел синяк, пока мы не выехали на дорогу.
Николас подходит к Элли, медленно поднимая руки.
— Можно?
Элли кивает, и Николас осторожно осматривает ее, прижимая большие пальцы к ее щеке, ощупывая кости.
— Я в порядке, — спокойно заявляет Элли. — Митчелл выпил несколько бутылок пива, мы смотрели игру — он поставил на «Метс». А я ненавижу — «Метс». Когда «Кардиналс» забили решающий гол, я рассмеялась — просто в шутку. И он… бабах… — Она замахивается рукой, и у меня внутри все сжимается.
— Он ударил меня. — Слезы подступают к ее горлу, заглушая голос. — Я просто… растерялась, понимаешь? Но уже через секунду я схватила свой телефон и убралась оттуда к чертовой матери. С ним покончено. Думаю, теперь со всеми покончено.
И тут появляется Оливия, она обнимает свою младшую сестру, прижимает ее к себе, приглаживает на затылке ее волосы с радужными кончиками.
— Кажется, ничего не сломано, — говорит Николас, гнев делает его тон похожим на звук натянутой гитарной струны. — Но ты все равно должна показаться врачу, Элли.
Она мотает головой в объятиях Оливии.
— Нет, я в порядке.
— Я пришлю врача сюда, — предлагает Николас.
— Нет. Я просто… я хочу принять ванну и забыть о том, что произошло. — Она шмыгает носом. — Я в порядке, правда.
— А как насчет полиции? — спрашивает Оливия жестко и резко. — Он на тебя напал, и этот ублюдок должен сидеть в тюрьме.
Элли поднимает руки вверх.
— Пожалуйста, Лив. Если мы подадим заявление в полицию, это будет в газетах. По всему интернету…
— К черту интернет! — шипит Оливия.
Но Элли смотрит ей в глаза.
— Я хочу просто забить. И тебя я прошу сделать то же самое. Пожалуйста.
Оливия немного сдувается. Она качает головой, недовольная, но смирившаяся.
— Если это то, чего ты хочешь…
— Так и есть. — Она глубоко вздыхает, откидывая волосы назад. — А теперь я пойду спать, хорошо?
Ее сестра морщится.
— Ладно. Хочешь, я принесу тебе чашку чая?
Элли печально улыбается. Потому что Оливия с каждым днем все больше становится похожа на своего мужа.
— Нет. Я не хочу чая. Я просто хочу спать.
А потом она выходит из комнаты и уходит по коридору.
* * *
Пока Лиам разговаривает с Томми, а Николас и Оливия что-то тихо обсуждают, склонив головы, я проскальзываю по коридору вслед за Элли. Я догоняю ее сразу за дверью.
— С тобой все в порядке? — спрашиваю я.
И в моем голосе слышится болезненная нотка — страдание и сожаление.
