манипулировала своей беспомощностью и близостью к роковой черте, а сын заявил, что ни за что на свете, и демонстративно двинулся на выход, оставляя нам заботу о старушке. Другие медицинские работники пожали бы плечами, и дело с концом, но только не Лиза Гурьева. Как заметил национальный поэт, «есть женщины в русских селеньях». Выяснилось, что реликт сохранился на мою голову.
Лиза глянула на ситуацию, затем на меня с искренним отчаяньем и предложила два варианта выхода из кризиса. Либо она возьмётся раздевать старушку, и оставит регистратуру на мое попечение, либо наоборот, в кабинет к Вениамину Жановичу пойду я, он очень обаятельный мужчина. К своему позднейшему сожалению, я испугалась служебной ответственности и, как зачарованный кролик, выбрала старушку с доктором, думая, что подвиг милосердия впоследствии зачтётся, а если я не справлюсь с иными клиентами, то у Лизы возникнут неприятности. Как оно водится, букет мотивировок завёл в тупик, я вышла из-за стойки и повела пациентов в ближний кабинет, в душе проклиная всех участников без разбора, однако свою бесхарактерность в первую голову.
На месте сразу выяснилось, что я бранила себя недостаточно. Доктор Вениамин Жанович, невзирая на обещанное обаяние, оказался беспримерным хамом. Увидев неизвестное женское лицо рядом со старушкой, он, не стесняясь, предположил, что Лизочка проявила изобретательность и снарядила пациентку из очереди, чтобы та не ждала направления на аборт слишком долго, а обследовалась сразу после Веры Аркадьевны.
Оказывается, дамская очередь сидела в клинике именно по этому поводу, такова была специализация. УЗИ определяло сроки, а доктор рекомендовал клинику, где вмешательство делалось быстро и безболезненно, в отличие от привычной постсоветской медицины.
Когда я усвоила информацию в процессе раздевания старушки, то не замедлила выдать милому доктору нецеремонный ответ, после чего он заключился в обиженное молчание. Я тем моментом сосредоточилась на деталях туалета Веры Аркадьевны, решая не всегда успешно, что и для чего именно на ней намотано, далее – как оно держится. Старушка по мере раздевания консультировала, объясняя, что обыкновенно обходится без лишнего исподнего, однако для медицинского визита сочла нужным принарядиться.
Однако то были семечки, как мы любили выражаться в отроческом возрасте. Когда я уложила старушку на кушетку, оставив при ней предмет былой роскоши, именно лиловую комбинацию, а доктор совершил последний акт, приподняв полинявший шёлк, то мне срочно потребовалась личная кушетка! Не знаю, каким чудом я устояла на ногах. Злокачественная опухоль на груди у бедной женщины оказалась открытой и предстала наглядно, как в медицинском атласе. Описывать увиденное я не буду, оно долго стояло у меня перед глазами, остальное в тот момент удалилось и поплыло «в сиреневом тумане». Как «мертвые седые корабли» в известном романсе Вертинского. Строчки о том, что «плавают в сиреневом тумане мёртвые седые корабли», скорее всего, навеянные видом выцветшего шёлка, пришли из памяти, наложились на заунывную музыку и витали подле кушетки, не позволяя опуститься на пол и рыдать в голос от обуявшего ужаса.
Гуманитарные и прочие соображения развеялись, только слова и музыка угрюмого романса поддерживали угасающие силы и не позволяли сбежать в панике. Поэзия, даже не самого первого сорта, оказывается, имеет над людскими душами определённую власть.
«Утром их немые караваны молча опускаются на дно» – толковал вполголоса давно ушедший поэт, тем временем, как доктор водил по телу старушки аппаратурой и обменивался с нею впечатлениями. Никого из них кошмарное зрелище не смущало, Вера Аркадьевна, надо полагать, привыкла, а Вениамин Жанович, скорее всего, видел и не такое.
Когда, в течении гробового романса наметились просветы, я уловила содержание беседы и поняла, что доктор поздравляет старушку с тем, что опухоль находится в хорошем состоянии, не слишком быстро развивается и даст возможность прожить столько лет, сколько владелице отпущено провидением. Не то чтобы я активно обрадовалась, увы, гуманность в моих чувствах не ночевала, испарилась под напором жутких впечатлений, но стало легче и не так стыдно предаваться неприличной панике. Если я стояла не перед лицом близкой смерти, а наблюдала медицинский факт.
Дополнительная пара соображений пришла на ум, как только Вертинский закончил морскую эпитафию. Первой явилась детективная догадка: вот если Лариса Златопольская узнала, что её ждёт подобная участь, то не мудрено, что она предпочла уйти заблаговременно, о сокровищах и интересах ближних не беспокоилась, ей стало на все в высшей степени наплевать! Карточку Лариса выбросила на помойку, мол, пускай теперь попрыгают! Я бы на её месте поступила в точности так же или хуже.
Далее последовало медицинское соображение, оно повергло меня в бездну страха и вновь вызвало постыдную панику. Нет ли возможности, в содрогании думала я, вдохнуть близкую инфекцию, и есть ли научные основания под теорией о вирусном происхождении рака? Что там невинные палочки Коха! Я представила себе, как в воздухе витают канцерогенные вирусы, и буквально перестала дышать!
2. В сиреневом тумане
(заключение к вступлению в должность форс-мажорного детектива, излагает Е. Малышева, уже почти не консультант)
Изложить последующие события довольно трудно и очень не хочется, однако, увы, приходится. Когда обследование закончилось, и доктор дал команду, я одела пациентку онемевшими руками и вывела из кабинета, по пути яростно отказываясь от чаевых, честно заработанных в должности медицинской камеристки. Кстати, доктор свою долю принял и беззаботно сунул мятые бумажки в карман халата, ну да Бог с ним!
Сотня рублей, предложенная благодарной клиенткой, ни в коей мере не могла компенсировать урон, понесённый мною. Боюсь, что моральный ущерб в данном случае не поддавался денежному исчислению, не говоря о будущих страданиях. Если бы знать, что мне предстояло, то не взялась бы за миллион в твёрдой валюте, даже модные евро не смогли бы меня соблазнить!
Далее, втолкнув пациентку в неохотные объятия сына Сергея, я мигом устремилась в сортир и там произвела обширную дезинфекцию доступных областей организма, отлично понимая, что мероприятие происходит исключительно для личного успокоения, увы, не достижимого. После активного мытья рук с хозяйственным мылом (его предложила клиника), я вовремя вспомнила о личных ресурсах и вспрыснула в воздух практически целый флакон духов с изящным именем «Ангел», смутно полагая, что лучше такой хранитель, чем никакого. Бегать в поисках медицинского спирта я не решалась, думая о факторе времени. «Ангел» в голубом флаконе послушно пропитал окружающую атмосферу и отчасти проник внутрь организма, потому что в горле активно запершило. Далее я следовала в облаке обольстительного аромата, иногда надрывно кашляла, вспоминая при том о палочках Коха.
Лиза почти ничего не сказала, когда я вернулась, но отметила, что мои духи
