и здорового, с чадами и домочадцами.
И что вы думаете? Правильно, я ж прекрасный исполнитель!
Сотня верных ребят, которые с ржавыми револьверами на жандармов ужас наводили, такие же исполнители, отчаянные, как и я. Ни бога не боятся, ни черта — вот оно, мое войско. Сотня настоящих бойцов против вооруженного сброда с Урала и Сибири — что они могут нам сделать? Да ничего. Потому что и банде из Омска, и банде из Екатеринбурга супротив меня ловить нечего. Ну, просто — нечего. Потому что это не я трус, а они — трусы.
Правда, дело еще было в том, что Яков Михайлович мне мешок денег выдал. И если бы я эти деньги гвардейцам не выплатил с придачей революционных фраз и лозунгов, то хрен бы они мне выдали царя с царицей. Гренадеры эти ребята крепкие, с какой стороны за винтовку браться знают очень хорошо.
И когда этот наглый, из Екатеринбурга, начал грозиться, что по дороге они царя все равно кончат, я опять же не испугался. Потому что он меня боялся больше, чем я его. Трусы они всегда силу чувствуют. И хоть его отряд был в два с лишним раза больше, и он, и я знали: нету у него никаких шансов. Перебьем как на стрельбище, неторопливо совмещая целик с мушкой.
Потому-то он, конечно, засаду устроил. Устроил, собака, грамотно: как раз у переправы через Тобол, да только напасть так и не осмелился. И правильно сделал.
Но и подлый свой замысел не оставил, дружкам из Уралсовета тут же телеграфировал, мол, едет Яковлев с царем и царицей, перехватить не удалось, берите его в Екатеринбурге. А там, как известно, товарищ Филипп ждет не дождется, как бы обнять старого друга по партийной работе. Ага.
Но я кто? Я — отличный исполнитель. И если мне сказано «доставить груз живым», значит груз будет, во-первых, доставлен, во-вторых, живым. На Екатеринбурге свет клином не сошелся. И я совершил первую главную ошибку своей жизни — повернул на Омск.
Знал бы я, сколько потом мне придется объяснять и оправдываться — причем, не столько объяснять, сколько оправдываться — почему я повернул в обратную от Москвы сторону. Знал бы я, сколько версий на этом выстроят и наши историки, и не наши! Чего мне только не припишут! Если бы знал, то плюнул бы на все, приехал в этот треклятый Екатеринбург, сдал бы им царя как деньги под расписку, да и поехал бы обратно в Москву хлопотать о хорошей должности.
Но я ж вечно приключений ищу на свою несчастную задницу. И нахожу, как ни странно. И про Яковлева после этого будут помнить только одно: ни с того, ни с сего, вывозя царя из Тобольска, повернул на Омск.
Те два дня, что мы ехали от Тобольска до Тюмени, я провел в непосредственной близости от бывшего императора. Расчет был простой: если они захотят напасть на нашу колонну, то иметь дело придется непосредственно со мной. Одно дело в перестрелке «случайно» убить бывшего царя, и совсем другое — комиссара центрального правительства, у которого в кармане лежит мандат, подписанный Председателем ВЦИК, а в мандате том от всех граждан требуется оказывать Яковлеву всяческое содействие — под страхом расстрела. Такого комиссара убить может только полный отморозок. А этот уральский матросик хоть и производил впечатление отморозка, но таковым не был. Я такой тип людей хорошо знал: с виду отчаянный, а по натуре — трусоват. Я их к себе в отряд не брал. Мне нужны были не те, кто горячится и палит в белый свет как в копеечку, а те, кто в минуту смертельной опасности становится как бы заторможенным, но при этом соображает ох как быстро и решение принимает единственно верное.
Но береженого, как известно, бог бережет, так что на всякий случай сел я в возок к Николаю, иди-знай, как все обернется.
Ну, и кроме того, взял я с собой до Тюмени часть гвардейцев полковника Кобылинского. Так и ему спокойней — есть кому удостовериться, что царя по дороге не шлепнули, да и мне уверенней — солдаты надежные, опытные, повоевавшие, в случае чего с такими можно и в бой, тем более, против этих горлопанов.
Трясло в этом возке немилосердно, единственное, что нам оставалось — стуча зубами, разговаривать. А вы бы упустили случай поговорить вот так вот, запросто, по душам с царем, хоть и бывшим? Вот и я не упустил. Очень было интересно. Я ведь с его режимом воевал. Именно воевал, в сатрапов его стрелял, и они в меня стреляли. А теперь я, кого раньше в Зимний и на порог не пустили бы, подпрыгиваю с гражданином Романовым на кочках, и веду славную беседу о судьбах России.
— Вы, Василий Васильевич, — это он мне. — К величайшему сожалению, плохо представляете себе общую картину того, что происходило в империи. Вы видите только свой, достаточно узкий, срез жизни. Да, рабочие жили плохо, неужели вы думаете, что я наивно считал, будто они катаются как сыр в масле? Но при этом, почему вы забываете, что по промышленности мы перед войной вышли на пятое место в мире? Чуть-чуть отставали от Франции, но ведь пятое место! А что вы предлагаете сделать? Какая у вас программа?
— Николай Александрович, — вместо ответа в свою очередь спрашивал я. — А вы Маркса читали?
— Нет, не читал. А должен был?
— Зря не читали. Это я вам серьезно говорю. Грубо обобщая, о чем говорит Маркс, излагая свою теорию прибавочной стоимости? О том, что капиталистический путь производства неэффективен. И неэффективен он потому, что львиную часть доходов забирает себе заводчик, капиталист, тем же, кто непосредственно производит все, что нас окружает, оставляет жалкие крохи, чтобы не умерли с голоду. Это, по-вашему, справедливо?
Николай пожал плечами, подпрыгнул на очередной кочке и продолжал слушать. Пришлось отвечать самому.
— Конечно, несправедливо. Если я произвожу паровоз, то почему его владельцем считается господин Путилов, а не я?
— А вы считаете, что этот паровоз должен принадлежать вам?
— Безусловно.
— Это как же, простите? Господин Путилов построил заводское здание, нашел заказ, закупил металл, пригласил инженеров — а вас он всего-то нанял, чтобы вы выполнили чисто механическую работу, собрали из всего этого паровоз. И вы считаете, что он принадлежит вам?
— А почему вы не берете в расчет, что здание завода строили рабочие-каменщики, металл добывали и отливали рабочие — шахтеры и металлисты, инженер мог учиться только потому, что его кормили крестьяне
