точно разом утратил все слова, которыми виртуозно владел пару фрагментов вечности назад. Вот только к вечеру его нашли без сознания на берегу моря. Несчастный писатель потерял рассудок. Он никого не узнавал и беззвучно плакал, воздевая руки к небесам.
Прошло несколько лет. Люди забыли о Новелле и Фёдоре, и их история канула в Лету, как и все книги обезумевшего от горя писателя.
Дедушка Тимофей достал из кармана носовой платок и шумно высморкался. Андрей лежал на кровати, уткнувшись в подушку, делая вид, что спит. Я молча глядела в одну точку и никак не могла прийти в себя. И почему только мне казалось, что я уже знала эту историю и, может быть, даже была её героиней? Я покачала головой, чтобы избавиться от наваждения.
Да, я верю в кармические связи, прошлые жизни и реинкарнации. Думаю, что почти все, с кем нам довелось делить очередной век, уже проходили мимо, задевали плечом или наступали на ногу. А может, наоборот, шептали на ухо слова благодарности, целовали в макушку и крепко обнимали… Но неужели нам под силу вспомнить своё прежнее воплощение? Я посмотрела на дедушку Тимофея. Он сидел, откинувшись на спинку кресла, и задумчиво пожёвывал белые усы.
– Спасибо за компанию, Василиса. Кажется, нам пора, – он привстал – кресло предательски заскрипело, чуть было не разбудив спящего мальчишку.
– Скажите… пожалуйста… откуда… у вас… эта… история? – мне не хватало воздуха, поэтому я делала паузы перед каждым следующим словом. И что это за странное чувство, будто бы всё предрешено и нет никакого смысла задавать вопрос, на который и так знаешь ответ?
– Это история моих родителей, – отозвался дедушка Тимофей, глядя в распахнутое окно. – Моя мать утонула. Мой отец сошёл с ума. Перед смертью он написал красивую легенду о своей жене… Представляете, он упрямо называл её русалкой! – старик перевёл взгляд на Евгению Николаевну, задремавшую с пряжей в руках, и тихо рассмеялся.
За окном кричали бесноватые чайки. В такие минуты мне действительно кажется, что эти с виду невинные существа давно породнились с Дьяволом. Я поднялась с кресла и взглянула на часы.
Но смерть сильней…
Уже смеркалось, когда я вышел из редакции газеты «Хронос». Порывистый ветер щедро раздавал прохожим пощёчины; я подставлял ему бледное лицо, зажмуривался и думал о своей странной, нескладной жизни. Даже не знаю, где я свернул не туда и как меня занесло в журналистику. Дело в том, что я просто не мог представить себя в другом месте. Разве что за письменным столом у распахнутого настежь окна. Ложка, сжатая несмелыми пальцами, размешивает сахар, в ноздри врывается резкий запах чёрного кофе, а в голове кружатся, подобно мотылькам, беспорядочные мысли – летят на свет, чтобы обрести словесную плоть. Да, я не могу обходиться без слов, но мои посредственные рассказы едва ли когда-нибудь сделаются достоянием публики. Вот почему я пописываю глупые статейки для одной жёлтой газетёнки, тщетно пытаясь доказать редактору свою исполнительность. Прямо сейчас я хожу по краю пропасти: меня вот-вот уволят. Единственное, что ещё может спасти несчастного корреспондента – сенсационное интервью с поэтом Алексеем Истоминым.
Признаться честно, меня всегда интересовала эта неординарная личность. Романтическая лирика, которую он писал, никак не соотносилась с разгульным образом жизни, который он вёл. В общем, Истомин волей судьбы часто оказывался в центре крупных скандалов. О нём говорили многое: вырос в неблагополучной семье, принимал наркотики, совращал невинных девушек и будто бы однажды убил человека. Алексей ничего не отрицал, только загадочно улыбался, неопределённо качал головой и уходил, отказываясь давать какие-либо комментарии. Мой редактор почему-то возомнил, что я мог бы втереться в доверие к развязному поэту и выведать у него самые сокровенные тайны. К тому же мне как раз представилась уникальная возможность встретиться с Истоминым в непринуждённой обстановке. Как оказалось, он приходился двоюродным братом мужу моей подруги детства – Ольге Савельевой.
С Ольгой связана отдельная история: я любил её и люблю до сих пор, но она вышла замуж за богатого мужчину, намного старше её. Я был вынужден уступить, потому что не мог ничего предложить моей возлюбленной. Со мной она была бы несчастна. Иногда приходится отказываться от самого дорогого, потому что ты не имеешь права вмешиваться в чужую судьбу.
Завтра я пойду знакомиться с мужем моей любимой и завтра же встречусь с Истоминым. Действительно ли он такой, как пишут СМИ? Тогда почему в его стихотворениях звучит испепеляющая тоска, и боль пронзает каждую строчку острым клинком кинжала безнадёжности? Едва ли развратник и наркоман может создавать такие нежные поэтические истории.
В доме Ольги меня приняли на удивление тепло: по всей видимости, я действительно был здесь желанным гостем. Муж моей дорогой подруги пожал мне руку и признался, что успел полюбить меня как родного брата. Ольга многое рассказывала ему, и он был рад, что такой человек, как я, всегда и во всём поддерживал его молодую жену. Когда обмен любезностями закончился, меня представили Истомину. Он сидел в углу, развалившись в кресле, и как будто подрёмывал. Скандально известный поэт оказался уже немолодым мужчиной с потрескавшимися губами и потухшим взглядом. Все его движения были медленными и ленивыми; создавалось впечатление, что он пересиливал себя всякий раз, когда нужно было что-то сказать или сделать. Его длинная рука с тяжёлыми перстнями застыла в воздухе, так и не дотянувшись до моей ладони. Истомин слегка нахмурился, провёл пальцем по небритой щеке и зевнул, широко раскрыв рот, точно для него не существовало никаких правил приличия.
– Здравствуйте, я весьма польщён, что мне довелось… – еле слышно пробормотал я и осёкся, заметив насмешливый взгляд поэта. Он откинул плед, который прикрывал его ноги в потёртых серых джинсах, и достал из кармана вельветовой рубашки курительную трубку.
– Не нужно напыщенных фраз, мой юный друг, – с явным пренебрежением в голосе заговорил Истомин. Тёмные, начавшие седеть пряди упали на глаза, и он тряхнул головой, чтобы откинуть волосы, а затем жадно затянулся и продолжил:
– Мой брат сообщил мне, что вы журналист. Что ж, стало быть, вы имеете представление о моём неоднозначном отношении к акулам пера…
Я кивнул, уже почти смирившись с неизбежностью увольнения.
Истомин говорил непривычно медленно, слегка растягивая слова, как будто устал изо дня в день повторять одни и те же фразы. Наблюдая за плавными жестами поэта, я заметил, какими длинными и тонкими были его пальцы. Он рисовал ими в воздухе невидимые фигуры, демонстрируя слушателям аккуратно подпиленные розовые ногти.
– Но
