Из четырех сыновей Иоанна выжили двое. Перед смертью, случившейся в походе, «царь собрал родных, друзей и все власти и высшие чины» и назвал своим преемником не Исаака (старшего из уцелевших наследников), но Мануила, так обосновав свой выбор: «.оба они хороши, оба отличаются и телесною силою, и величественным видом, и глубоким умом, но в отношении к управлению царством мне представляется несравненно лучшим младший, Мануил. Исаака я часто видел вспыльчивым и раздражающимся от самой ничтожной причины, потому что он крайне гневлив, а это губит и мудрых и доводит большую часть людей до необдуманных поступков. Между тем Мануил с целым рядом других достоинств, которых не чужд и Исаак, соединяет и это прекрасное качество – кротость, легко уступает другим, когда это нужно и полезно, и слушается внушений рассудка»[141].
Утвердившись во власти, «кроткий» Мануил проявил железную волю: мечтая восстановить империю в прежних границах, он неустанно воевал, а в мирное время повышал боеспособность армии жесткими тренировками, в которых участвовал вместе с рядовыми воинами. Свидетельствует секретарь и биограф императора Иоанн Киннам: «Главной заботой царя Мануила тотчас по вступлении его на престол было особенно то, чтобы сколько можно более улучшить вооружение римлян[142]. Прежде они обыкновенно защищались круглыми щитами, по большей части носили колчаны и решали сражения стрелами, а Мануил научил их употреблять щиты до ног, действовать длинными копьями и приобретать как можно более искусства в верховой езде. В самое даже свободное время от войны он старался приготовлять римлян к войне и для того имел обыкновение нередко выезжать на коне и делать примерные сражения (заимствованные, как поясняет другой византийский историк, Никифор Григора, от латинян или франков. – А. В.), становя отряды войска один против другого. Действуя в этих случаях деревянными (без наконечников. – А. В.) копьями, они таким образом приучались с ловкостью владеть оружием. Вследствие сего римский воин скоро превзошел и германского, и италийского копейщика. От таких упражнений не уклонялся и сам царь, но становился в числе первых и действовал копьем, которое по долготе и величине с другими было несравнимо»[143].
И вот ко двору воинственного, храброго и великодушного государя прибыл опальный Всеволод, в крещении Дмитрий, сын покойного Юрия Долгорукого, союзника Византии. Русский княжич, ребенок знатной ромейки, возможно, царской родственницы, был, конечно, представлен Мануилу, а когда подрос и освоился, то начал появляться на дворцовых приемах, на устраиваемых василевсом рыцарских турнирах. (Не на этих ли ристаниях, с любопытством разглядывая изображенные на щитах их участников эмблемы – прообразы будущих фамильных гербов, задумался Всеволод о том, что неплохо бы и его роду обзавестись подобной символикой? Известно, что эмблемой владимирских князей стал вздыбленный барс, и случилось это, скорее всего, в правление Всеволода[144].)
Кто были наставники младшего Юрьевича? Кто учил подростка приемам конной езды, боя на мечах, действий копьем и щитом? Первым воспитателем, несомненно, являлся «кормилец», сподвижник умершего отца, приставленный к маленькому Всеволоду еще до ссылки, в Суздале, где размещался двор его матери, вдовствующей княгини. Вторым наставником, уже в Константинополе, стал кто-то из ее родичей, ветеран имперских сражений.
Два опытных воина, русский и грек, учили ратному искусству будущего полководца Владимирской Руси. Так ли различны были их знания и навыки? К этому вопросу мы еще вернемся, а пока зададимся другим: как сохранялись и распространялись эти знания?
Накопление боевого опыта
Византийская военная доктрина соединила опыт двух великих традиций: греческой и римской. Средневековые наставления слагались по образцу античных. Ко времени, когда Киевская Русь вошла в орбиту византийской культуры, в Империи оставались востребованными несколько сочинений по военным вопросам. Это трактат середины VI в. «О стратегии», где неизвестный автор («Византийский Аноним») изложил актуальную для его эпохи концепцию стратегической обороны. Это созданный полувеком позже и обоснованно приписываемый императору Флавию Маврикию «Стратегикон», отразивший реформы в армии и наступательный характер новой военной доктрины. Это относящаяся к началу X в. «Тактика» императора Льва VI, прозванного Философом, который мастерски обработал и дополнил новыми сведениями трактат Маврикия. Названия сочинений достаточно условны: во всех этих трудах, претендующих на энциклопедичность, рассматриваются вопросы и тактики, и стратегии.
Во второй половине X в. появляются принципиально иные произведения, основанные целиком на личном опыте своих создателей, – «Стратегика» («Praecepta militaria») императора Никифора II Фоки и два трактата, чье авторство не установлено: «О боевом сопровождении» («De vellitatione bellica») и «Об устройстве лагеря» («De castrameta-tione»). Эти работы лишены энциклопедичности, которая отличает предшествующие труды: каждая из них рассматривает определенный круг тем, привязана к конкретному региону, содержит узкоспециальную, зато уникальную информацию[145].
Из упомянутых сочинений наибольший интерес представляет «Стратегикон Маврикия». Ведь этот 12-частный труд – и учебник по военному делу, и армейский устав, и справочник по боевому искусству воевавших с империей народов. Для современных исследователей трактат, написанный на рубеже VI–VII вв., – важный исторический источник. Для изучавших военное дело византийцев он был настольной книгой на протяжении столетий. Списанная большей частью с него «Тактика» Льва Философа обновила содержание первоисточника, но не заменила и тем более не отменила его.
До наших дней дошли пять списков «Стратегикона» (древнейший относится к 1-й половине X в.), что говорит о широком распространении этого трактата в средние века. Установлено, что из наследия Руси «от домонгольского периода до нашего времени сохранилось не более 1 % (!) всех письменных памятников»[146]. Распространяя эту оценку на Византию, чьи рукописи горели не реже русских, применительно к X–XII вв. можно говорить о сотнях списков «Стратегикона».
