шортики, под которым виден толстый парашют подгузника. И зачем эта маскировка, для кого? От скуки, что ли… — Что изменится, если ты и правда это услышишь?
— Не знаю, — она снова улыбнулась, хотя в пору было плакать. Когда ученики травили мягкую учительницу, Даша улыбалась им. Когда Сашка в очередной раз бурчал, что ему некогда навещать простудившуюся маму, Даша улыбалась в трубку. Когда…
Даша улыбалась.
Младенец выдохнул, посмотрел в упор.
— Только в морг тебе надо, или куда-то еще?
— И к маме, если можно…
— Можно, — он махнул толстенькой ручкой и вытащил из-под пледа бумаги. — Только недолго. К вечеру чтобы была тут, и забыла про свои глупости. Сорок дней всего наслаждения, а ты обратно хочешь, в этот мир убогий…
— Хочу. И это… спасибо… вам.
— Непривычно, да? — в его ухмылке скользнуло что-то человеческое, и Даша поежилась:
— У младенчика просить разрешения вернуться в мир живых? Да, шизофренией попахивает.
— Привыкай.
— А можно мне еще… тоже эти сорок дней молодой прожить? Лет в шестнадцать моих, а?
— У тебя же все равно ничего не болит, зачем тогда молодость?
— Просто, ради удовольствия, — она пожала плечами. — Увидеть себя без морщинок, без пятен. Без красноты в глазах, без плеч горбатых. Надоело это отражение старческое до тошноты уже, не помню, какая раньше была.
— Прости, но вам не положено, это только мы можем облик менять. Слушай, а муж твой? Вы же…
— В разводе, но не по бумагам, — очередная жалкая улыбка, Даше захотелось себя ущипнуть. — Он давно съехал к… супруге своей новой, гражданской. Теперь вдовцом будет по документам. Черт, я же должна была ему бритву купить…
— Бритву? В разводе-то? — младенец приподнял полубесцветные реденькие брови. И вправду понимает что-то в людях, ты посмотри на него.
— Я всегда и всем помогаю. Не умею отказать…
— Вот поэтому ты здесь и оказалась, — он достал штамп с бархатной подушкой, заметил Дашин недоуменный взгляд и пояснил: — Просто люблю реквизит, безделушки всякие. Другие у нас этим не пользуются, только я такой. Значит, до вечера. Воспользуйся своим временем с умом.
И Даша поняла, что летит.
***
В маминой квартире горько пахло корвалолом. Едва отодвинув щеколду, мама прошаркала к дальней стене и тяжело осела на табурет, отфыркиваясь, поправляя на лице бело-голубую медицинскую маску. Даша втащила пакеты в прихожую и аккуратно устроила их на полу (внутри два десятка яиц, только бы не разбить их, придется сразу жарить яичницу). Выдохнула, вытерла мокрый прохладный лоб. В глазах пульсировало, вниз или в сторону посмотреть было невозможно — боль прорастала в глаза корнями, опутывала и дробила хрусталики в стекло. От слабости студенисто дрожали ноги.
— Мам, ну куда ты убежала? — спросила Даша, привалившись плечом к стене. Корм для кота лежал в пакете, осталось только добраться до школы вовремя.
Мама из угла замахала руками:
— Стой там, не подходи! Еще и тебя заразить не хватало.
— Сильно плохо?
— Нет, нормально.
— А чего тогда боишься?
Мама сурово сверкнула глазами:
— Чтоб температуры не было! Не подходи, говорю. Оставь на полу пакеты, я сама унесу на кухню.
— Ага, с температурой такие тяжести потащишь, — чуть отдышавшись, Даша схватила пакеты и поволкла их, неподъемные, на кухню. Мама заругалась:
— Вот непослушная, Дашка! Поберегись лучше, только с работы наверное пришла…
— И собрание еще, — крикнула Даша, распахивая холодильник.
Так и есть, мама терпела до последнего. Кастрюлька с липкой безвкусной кашей, компот из намороженной огородной вишни, одеревеневшие кусочки хлеба. Немного пожухлой и съежившейся картошки в ящике.
— И ты, больная, вот этим питаешься? — пришел Дашин черед ругаться. Мама с трудом добралась до кухни и замерла в проеме, прикрывая медицинскую маску еще и рукой.
— А мне много надо, что ли? Как все закончилось, так я тебе и позвонила. И вообще, не бурчи на мать.
— Ох уж эта мать… — молоко и творог, апельсины и груши, колбаса, гусиный паштет, йогурты с малиной, мамины любимые. Даша сноровисто раскладывала продукты, подмечая, чего бы купить в следующий раз.
— Сколько я тебе за этот пир должна? — спросила мама глухо.
— Нисколько.
— Благодарствую! Выделила из своей гигантской учительской зарплаты краюху для матери, — она беззлобно рассмеялась, глаза загорелись по-девичьи. — Перестань, а. Пенсия у меня хорошая, а ты едва минималку зарабатываешь… Сколько?
— Ничего ты мне не должна.
— Вот несносная! Я тогда тебе в сумку запихаю…
— Ага, и руками своими бацильными простуду заодно положи, — Даша захлопнула холодильник и победоносно глянула на маму. Та запыхтела, словно паровоз на угле, разве что дым из ушей не валил. — Что, даже чаем не напоишь?
— Не напою. Пакетики в шкафу, чайник на плите, если хочешь, лучше сама попей. А я в комнату пойду, лягу, чтобы не заразить…
Мама ненавидела показывать слабость. Значит, и правда худо.
Даша глянула на часы, родительское собрание должно было начаться через двадцать минут. Вот-вот первые родители появятся под дверями ее кабинета.
— Поеду, наверное… А ты отдыхай, восстанавливайся. Из аптеки точно не надо ничего?
— Точно, у меня своя аптека в шкафу.
— Ладно. Через пару дней еще забегу, с продуктами… — и, не дав маме и рта открыть, продолжила: — Творог и кефир к тому времени уже кончатся, да и фруктов побольше ешь. Про деньги не думай, в этом месяце стимулирующие нормальные выплатят…
— Я все равно поправлюсь и верну, — упрямо буркнула мама.
А Даша, не сдержавшись, крепко ее обняла. Зажмурилась, позволяя боли отступить на мгновение. Мама, низенькая и худосочная, забарахталась в ее объятиях:
— Дашенька, ну не надо! Простынешь ведь.
Мама отвела лицо в сторону и низко склонила голову, а Даша, рассмеявшись, порывисто чмокнула ее в макушку, в седенькие тонкие волосы, пахнущие хвойным шампунем и мятой. Прижала покрепче:
— Над травами дыши, когда температура спадет. И звони почаще, я волноваться буду.
— Хорошо, — мама, съеживаясь и горбясь, обняла Дашу в ответ, погладила сухими ладонями по спине. — Спасибо, милая моя, что заботишься. Но ты и про себя не забывай, отдыхать же надо. Вон, лицо какое землистое, синяки под глазами…
— Ну вылитая мертвечиха, — кивнула Даша, еще раз чмокнула маму и поспешила в коридор: — Звони!
— За меня хотя бы не переживай.
Но этого Даша пообещать не могла.
***
Жутко хотелось семечек — жареных и соленых, звонко щелкающих во рту. Даша попыталась размять шею, и поняла, что шея у нее какая-то странная. Мохнатая шея, твердая и крепкая, как у гуся. Под ухом заурчали, воркуя, и Даша открыла глаза.
Оглядела себя с цепких коготков до головы. Да уж, не обманул — этот пухлощекий мальчуган пообещал
