делать, и где тут справедливость?
Справедливости в жизни не было, да и не надо всего этого Даше, наелась она по самую глотку.
— Ты когда-нибудь начнешь о себе думать? — спросила Анна Никитична. Она присела за парту напротив, подперла щеку кулаком и вздохнула. — С утра давление под двести, скорую вызывали, я думала, с ума сойду. А ты вместо больничного опять на свои уроки побежала. И сейчас тебе надо домой, отдыхать на мягкой кроватке, а ты с тетрадками возишься. И как это называется, а?.. Подождут твои пятиклашки, не помрут без оценок.
— Ань, ты же знаешь, что я не могу, — Даша нервно заправила за уши короткие волосы. Щеки закололо жаром. — Как я могу бросить?.. Мне еще к маме надо будет съездить, продукты отвезти, она простыла на днях. И родительское собрание в шесть вечера.
— Даш, тебе сорок лет. Не молодуха уже, чтобы таким пофигизмом заниматься.
— А в душе мне до сих пор шестнадцать, — улыбнулась Даша и вернулась к тетрадям.
— Я серьезно. У тебя каждое утро мигрени и головные боли, сколько можно ибупрофен горстями жрать? Загонишь себя, Даш, как лошадь ломовую. Знаешь ведь, я же забочусь, пытаюсь…
— И спасибо тебе за это большое, правда, но не мешай, пожалуйста. Иначе я к маме не успею.
— Что, маме помочь некому? А Сашка на что? Такой же ребенок, как и ты, да и на сына в принципе больше ответственности можно взвалить, чем на трудоголика-дочь.
— У Саши дела.
— А у тебя дел нет, правильно?
— Анечка, — Даша отложила красную ручку в сторону, потерла виски. — Спасибо тебе, что ты такая замечательная. Правда, я к тебе прислушаюсь, обещаю. С завтрашнего дня начну о себе заботиться, даже в больницу схожу с этой головой дурацкой, честно… Но пока я не могу. Хоть режь меня.
— Не могу, не могу… — Анна Никитична скривилась. — Давай хоть я к твоей маме съезжу?
— Да я сама лучше, а ты домой иди, отдыхай. Мне несложно, хоть с мамой поболтаю немного.
— Дуреха ты, Дашка. Смотри, как знаешь, конечно, но…
— Я поменяюсь, правда. Вот увидишь, сегодня же вечером запишусь к терапевту.
— Ага, и через месяц попадешь на прием, помереть три раза можно за это время. Вот уехала бы утром на скорой… — махнув рукой, Анна Никитична подхватила сумку и пошла к двери. Остановилась на пороге, чуть сгорбленная, окруженная ярким белым светом. Даша снова через силу заулыбалась ей:
— Все будет хорошо, вот увидишь. Выдержу.
— Ну-ну.
Дверь захлопнулась. Даша, ощущая на плечах здоровенную ледяную глыбу, поморщилась. Ну вот, еще и подругу расстроила… Надо не забыть записаться к врачу, голова ведь раскалывается с каждым часом все сильнее, словно изнутри молотом лупят — того и гляди череп треснет напополам, а без мозгов будет жить еще сложнее. Или наоборот, проще?..
Торопливо долистав тетрадки, Даша отодвинула стопку и побежала за уличными туфлями. В магазин, к маме домой, еще купить кошачий корм, муж простил станки для бритья, и не опоздать на родительское собрание… Виски сдавило с такой силой, что Даша рухнула на первый попавшийся стул. Кабинет перед глазами заволокло удушливой тьмой, жар ворвался в легкие и опалил внутренности, обуглил почти до углей. Глаза заливал пот, в голове звенело. Даша хватала воздух ртом.
— Дарья Игоревна, можно? — в кабинет просунулось нахальное лицо Бударева, главного обалдуя всего седьмого класса, а может и целой школы в придачу. Даша побаивалась Бударева: он как-то раз подпилил каблуки на ее рабочих туфлях, и Даша катилась по лестнице до самого первого этажа, чудом себе руки-ноги не переломав. Потом еще долго морщилась от боли в ребрах, да и шишка на голове вылезла страшная…
Сейчас же Бударев, зачесав челочку и застегнув пуговички на рубашке, мялся в дверях. Даша распрямилась, попыталась не морщить лицо.
— Чего тебе, а?
— Я это… — он мялся и теребил край рубашки чумазыми пальцами. — Переписать контрольную пришел. Можно?
— Давай не сегодня, — она приподнялась нетвердо, ухватилась руками за столешницу. — Мне по делам нужно, а вечером еще и собрание, пожалей учительницу. Послезавтра приходи…
— Ну пожалуйста, Дарья Игоревна, — он вбежал в кабинет, забормотал горячо и жалобно, схватил ее за руку. — Меня мать вчера напорола, а если я и сегодня не перепишу, то она меня вообще зашибет. На кладбище потом плакать будете. Я быстренько, дайте только карточки, и все сделаю, прямо пулей… Пожалуйста, умоляю вас!
Она впервые увидела Бударева таким хнычущим и испуганным.
Даша постояла, дыша размеренно и ровно. Боль понемногу отступила.
— Ладно, только быстро. А я пока собираться буду.
— Понял, сделаю! — он просиял и рухнул за парту. — На тройку точно наскребу, вот увидите.
Даша одарила его молчаливым долгим взглядом и пошла искать карточки для семиклассников.
***
Стерильная чистота, бревенчатые стены и сочащееся с улицы слабое тепло — мягкое, бархатистое, успокаивающее. Кресло-качалка чуть поскрипывало от движения, но и звук этот казался идеальным, не бил по ушам, не раздражал. Вязаный белый плед с толстыми косицами, низенькая тумба, заставленная горшками с мясистыми стеблями и хрупкими невесомыми цветками, на стенах акварельная живопись…
А вот запахов нет, будто Даша простыла, и нос наглухо забило насморком, даже прокаленная на сковороде соль в мешочке не поможет. Стоило только подумать об этом, как с улицы потянуло горячей хвоей и апельсинами.
— Подслушиваете, да? — жалобно спросила Даша, сидя на стуле, как первоклассница. Младенец улыбнулся в ответ:
— Здесь все к твоим услугам. Почему же тебя так тянет обратно?..
— Не привыкла еще, наверное, — Даша предпочитала смотреть куда угодно, только бы не в это понимающее младенческое лицо. Слишком уж это жутко, неправильно. — Там, на земле, родные люди, там все привычно и знакомо.
— Хочешь, сделаю точную копию твоей квартиры? Никаких райских садов и мягких диванчиков, только дешевая кровать со сломанной спинкой и капающий кран в ванной.
— Обойдусь. Но вот вернуться, хоть на часок…
— Нездоровая прихоть. Ну зачем тебе такой ужас, а?
— Понимаете, — Даша пододвинулась ближе, заставила себе уставиться младенцу в глаза. — Я всю жизнь держала себя в форме. Зарядка, закаливание, бег по вечерам, в любую погоду: и по раскисшей грязи у школы, и под ливнем, и в мороз тридцатиградусный… Никаких сигарет, никакого алкоголя. Ну, почти, бокал максимум. Самой тошно, какая правильная была, но инсульт в сорок лет… Обидно. Я и сладкого не ела, жирного, жареного. Только овощи свежие, гречка с курицей, немного хлебцов и йогуртов. Здоровая, как бык, сильная. И мне хочется узнать, что он теперь скажет…
— Зачем? — молочно белые руки и ноги, коротенькие
