Среди фашистов, которыми восхищается Дугин, – немецкий нацистский идеолог К. Хаусхофер, благодаря которому геополитика приобрела дурную славу; итальянский мыслитель Ю. Эвола, чей концепт «традиции» воспринял Дугин; Р. Генон, французский интеллектуал, принявший ислам; А. де Бенуа, французский философ, теоретик движения «Новые правые». У последних Дугин, в частности, черпает вдохновение, стремясь добиться для православной России того, о чем теоретики «Новых правых» во Франции грезят для католической Европы. Из современных русских националистов он особо восхваляет Ю. Мамлеева, Е. Головина (ПА, 7) и некоторых среднеазиатских правых мыслителей, близких к воинствующему исламскому национализму, например своего так называемого учителя Г. Джемаля (ПА, 7) и Т. Пулатова, автора романа «Плавающая Евразия» (1991).
Политические планы Дугина сосредоточены на грандиозной геополитической картине, на расцвете власти и империи за счет рядового гражданина. Его внеэтическая мания величия и безразличие к человеческим страданиям провозглашены резко и однозначно:
Я оперирую большими категориями, категориями пространства – хартленд, римланд, мировой остров, континент Евразия, атлантизм… Я оперирую в своей профессиональной деятельности глобальными цифрами, то есть не просто один младенец, а все младенцы мира, или не один человек со своей анатомией, руками и ногами, а двести пятьдесят миллионов рук или пятьсот миллионов глаз, то есть это приблизительно то, что составляет минимальный объект геополитического интереса (ПК, 95).
Он неоднократно напоминает своей аудитории, что отдельные люди и их благосостояние малозначимы и для него, и для России. Важна масштабная эстетика целых континентов и народов, равно как и мощь и влияние России в этом глобальном сценарии. Этот презрительный антигуманизм вписывается в его фашистскую парадигму: «Нация все, индивидуум ничто» (ОГ, 257). Его влечение к фашизму, империализму лучше всего видно в лозунге «Евразия превыше всего» (ОГ, 777), буквально повторяющем пангерманский лозунг «Deutschland über alles».
Дугин превозносит государство и высмеивает усилия граждан в гражданском обществе по обеспечению и защите прав личности. Он – сторонник мистического культа могучего вождя, воображаемого «Белого Царя», и мощных силовых структур (МЕ, 579). Он восхищается тайной полицией и ее тактикой запугивания, обвиняя притом «либералов», которые «дискредитировали престижность профессии шпиона, разведчика, тайного агента» (ПК, 103). Он славит КГБ за то, что тот предвосхитил его евразийский проект, работая «над использованием сакрально-географических традиций азиатских народов для создания азиатского стратегического блока под контролем Москвы» (МЕ, 610). В радиоинтервью Дугин утверждает, что люди в действительности нуждаются в запугивании (ПК, 99–100), и даже говорит, что России, как во времена Ивана Грозного, нужна новая опричнина [Дугин 2005б].
* * *
Наиболее важным в работах Дугина является смешение геополитической теории и евразийства 1920-х годов, завоевавшего определенную популярность в Советском Союзе 1980-х. В 1920-е годы евразийские идеи распространились среди русских эмигрантов-интеллектуалов, интересовавшихся азиатским наследием России; в первую очередь следует упомянуть лингвиста Н. Трубецкого и экономиста П. Савицкого. Движение это первоначально возникло еще до революции в символистских и «скифских» литературных кружках. Евразийские мыслители хотели воссоздать Российскую империю, хотя и без насильной русификации XIX века, и при этом всячески приветствовали азиатские аспекты российской истории, экономики и культуры. С началом гласности в 1986 году среди множества переизданий произведений русских философов начала ХХ века в свет вышли и толстые тома различных евразийцев [Трубецкой 1995; Савицкий 1997]. В то время появляются и работы таких близких к евразийцам националистов, как этнолог Л. Гумилев (1912–1992). В книге «Из истории Евразии» (1993) Гумилев повторил мнение более ранних евразийцев о том, что Русь изначально была построена на естественной коалиции тюркских, монгольских и славянских народов и что монголы оказали на русскую историю скорее положительное влияние, а не, как обычно принято считать, катастрофическое.
В концептуальном плане неоевразийство Дугина включает в себя теории британского геополитика сэра Хэлфорда Макиндера, который в своей статье 1904 года «Географическая ось истории» (Th e Geographical Pivot of History) представил Евразию как геополитический центр мировой истории [Mackinder 1904]. Дугин использует терминологию Макиндера, чтобы утвердить постсоветскую Москву в качестве центра мира. В книге «Демократические идеалы и реальность», вышедшей в 1919 году, для различения континентальных и прибрежных, мореплавательских политических культур Макиндер использовал понятия «мировой остров», евразийский «хартленд» и прибрежный «римленд». По мнению Макиндера, центр (Сибирь и, в более общем смысле, Евразия) был локусом восходящей силы, тогда как влияние римленда (прежде всего Великобритании и США) уменьшалось[40]. Помимо этого, Макиндер считал реальным появление евразийского российско-германского альянса, что, по его мнению, следовало любой ценой предотвратить. Предвидя в будущем создание НАТО, Макиндер подчеркивал, что обязанность римленда заключается в сдерживании хартленда.
Дугин в своих работах пользуется терминологией Макиндера, добавляя, что хартленд – понятие позитивное с точки зрения древней мировой культуры и цивилизации (ОГ, 215). В эту картину Дугин вводит свое собственное видение старого мифа о Третьем Риме и Москве и Святой Руси как истока истинного, чистого христианства и доброй империи (ПЕ, 11). С переходом власти, во-первых, от Византии к Московии и, во-вторых, от монголов к Московии русские сделали северо-восток Евразийского континента средоточием сильной политической власти. Российское государство стало важным игроком на мировой арене или, как говорит Дугин, «ведущим субъектом мировой истории» (ПЕ, 30).
Геополитический словарь Макиндера был позже усвоен различными интеллектуалами, которым Дугин симпатизирует: российскими евразийцами, К. Хаусхофером и американским военно-морским адмиралом А. Мэхэном, разработавшим концепцию «морской силы» (ОГ, 75). Дугин в своем толковании теории Макиндера отчасти опирается на ее использование русскими евразийцами – П. Савицким и Н. Трубецким. Последний в своей книге «Европа и человечество» (1920) следует за Макиндером, различая атлантизм и континентализм для обозначения двух разных геополитических сфер влияния. Для Савицкого и Трубецкого Россия была великой евразийской континентальной державой, сменившей исходную евразийскую империю монголов. Дугин согласен с ними в том, что монголы научили средневековых русских своим политическим умениям и навыкам и снабдили их географическим шаблоном для строительства империи. В дугинской формулировке, русские «словно бы сменили татар» и в итоге взяли контроль над евразийским пространством (ПЕ, 29). Проект Дугина по восстановлению власти Москвы на огромных просторах евразийского континента направлен на то, чтобы в конечном итоге отгородиться от так называемых либеральных атлантических государств Западной Европы и Северной Америки. На картах, выложенных в 2002 году на сайте «Евразии», видно, что Дугин называет Россию «конечной мировой периферией» или «пространством черной дыры» в конфигурации мировых сил. Он считает, что Россия становится «ядром многополярного сопротивления» атлантистам и центром нескольких осей, связывающих Москву с Токио, Юго-Восточной Азией, Индией, Ираном и Берлином[41].
Принимая во внимание двойственный европейский и азиатский характер России и тем самым оправдывая воссоздание старой царской
