напоминающие куриную лапу, сцепились подобно капканам. – Отпустите, прошу вас.
– Не позволю! – продолжал свою бесконечную песню Пратке. – Душегуб! Не позволю!
– Да будь ты проклят, сучок старый! – внезапно заорал Эриксон. – А ну, место, скот! Место!
Жёсткой подсечкой он выбил из-под ног безумца точку опоры, и тот, не ослабив, однако, хватки, грохнулся на пол. Эриксон резко опустился на одно колено, нанося этим коленом удар безумцу в поддых. Лицо старика моментально посинело, глаза полезли из орбит в попытке схватить раскрывшимся беззубым ртом воздух, который внезапно перестал поступать в лёгкие, а руки разжались, освободив пиджак инженера.
– Старый сучок! – кричал Эриксон, пиная Пратке в бедро, в бок, куда попало. – Тварь! Чокнутая тварь!
Подняв старика, он втащил – почти вбросил – обмякшее тело в прихожую и рывком потянул дверь. Однако закрыть её помешали ноги безумца, и когда дверь сильным ударом прижала эти кости к углу косяка, несчастный взвыл, поневоле обретя дыхание. Несколькими пинками Эриксону удалось отбросить худые старческие ноги в сторону, затолкнуть их за дверь и захлопнуть её.
– Ничего себе! – произнёс с лестницы Йохан.
А Эриксон, прижавшись спиной к двери Пратке, сполз по ней, сел на корточки, закрыл лицо руками. Прерывистое дыхание его сипело и хрипело в бронхах, а горло сжимали спазмы то ли рыданий, то ли тошноты.
– Проклятье! – простонал он, сглатывая тяжёлый комок, растирая лицо ладонями, не замечая, что туфля его попала в липкий, тягучий плевок Йохана. – Что же это?.. Проклятье… Зачем же вы так со мной, а?.. Господи, что я вам сделал?.. Проклятье…
«Я схожу с ума, – подумал он. – Я так бил этого старика… У меня тоже словно припадок был. Наверное, это из-за той гадости, что влил мне в кофе почтальон».
– Лихо вы его упластали, – одобрил сверху Йохан. – Но в тот раз было круче.
– Что? – Эриксон поднял на него полубезумный взгляд. – Какой раз?
– Ну, тогда, когда он на Линду кинулся, помните?
«Идите вы все к чёрту! – прошептал Эриксон, отвернувшись от мальчишки. – Будь вы все прокляты, демоны!»
Краем глаза он заметил, что дверь соседней квартиры, номер два, приоткрылась. Видать, она не была закрыта, и когда они с Пратке боролись, толкнули её. В тёмную прихожую падал откуда-то изнутри слабый свет.
Эриксон знал уже всех жильцов дома, кроме тех, что занимали вторую и четвёртую квартиры. Он хотел уже тихонько прикрыть нечаянно открытую дверь, но в последний момент, движимый то ли растерянностью, то ли возбуждением схватки, поднялся и ступил в прихожую.
Планировка была точно такая же, как и у квартиры Якоба Скуле, за исключением того, что вместо двух узких окон в гостиной, куда он осторожно ступил, было одно широкое.
В комнате стоял душный полумрак, и ничего, кроме полумрака, в ней не было – ни единого предмета меблировки; и даже плафона на свисавшей с потолка лампочке не было. У окна, полузакрытого тяжёлыми шоколадного цвета портьерами, спиной к Эриксону сидел в инвалидной коляске человек. Он даже не шелохнулся, когда в густой и вязкой тишине комнаты прозвучали осторожные шаги, скрипнула половица. Затаив дыхание, Эриксон присмотрелся к сидящему, пытаясь определить, жив ли тот вообще.
– А-а, – внезапно произнёс человек, не поворачиваясь, – господин Скуле.
– Откуда вы знаете? – опешил Эриксон. – Вы же не видите меня.
– А у меня третий глаз в затылке.
Эриксон прищурился, присмотрелся и даже чуть наклонился вперёд, чтобы рассмотреть в полумраке комнаты затылок хозяина. Тот тихонько рассмеялся.
– Вы что, господин Скуле, и в самом деле подумали? – сказал он сквозь смех. – Просто вы не обратили внимания, а у меня на подоконнике стоит зеркало. Оно и есть мой третий глаз, хе-хе.
– У вас было не заперто, я…
– А у меня всегда не заперто, – хозяин развернулся на своей коляске, и Эриксон получил возможность рассмотреть его. – Что там за шум был на лестнице? Кажется, я слышал голос бедняги Пратке.
– У него был припадок, – кивнул Эриксон.
Сидящий в кресле человек был худ, немного бледен, остроносое некрасивое лицо его облагораживали аккуратная бородка с проседью и усы. В глазах читался спокойный проницательный ум, а на лице, когда он говорил, нельзя было прочитать ничего – оно хранило постоянное выражение задумчивой созерцательности. Было ему лет шестьдесят на вид, но может быть и меньше, если согласиться, что борода и усы немного старят мужчину.
Эриксон сразу почувствовал невольное расположение к этому человеку. Он чем-то неуловимо напоминал его отца – то ли спокойным мудрым взглядом, то ли тонкими руками с длинными пальцами и хорошо ухоженными ногтями.
– Припадок… – задумчиво повторил хозяин. – Вы били его…
– А? – вздрогнул Эриксон от выражения, каким была произнесена эта фраза. – Д-да… но… но я защищался. Он напал на меня и… Не знаю, что со мной случилось…
– Не надо его бить, господин Скуле, – не дослушал хозяин. – Вы же знаете, это не поможет. Ещё ни один душевно больной человек не излечился от побоев. Хорошо?
– Да, – кивнул Эриксон.
– Вот и ладно, – хозяин бесшумно подъехал поближе, остановился в шаге напротив. – Извините, что не предлагаю вам присесть, – развёл он руками, – но вы сами видите, что такое предложение не имело бы смысла. У меня остались только кровать и книги. Ах, да, ещё чайник на кухне и моё одиночество. Я, господин Скуле, живу отшельником и аскетом.
– Простите, что нарушил ваше уединение, – улыбнулся Эриксон.
– Напротив, я рад, что вы заглянули. Я ведь давно уже ни с кем практически не общаюсь. А с вами – так и вообще, кажется, ни разу не разговаривал.
– Ни разу, – подтвердил Эриксон.
– Ну вот, – кивнул его собеседник, – я и говорю. Кстати, вы, наверное, не знаете – меня зовут Габриэль Клоппеншульц. Философ на пенсии. Личность тёмная, – улыбнулся он, – и в этом доме совсем не такая известная, как вы или Пратке.
– Я?
– Ну конечно. Ваше имя часто на слуху. А что это у вас с головой? Это старина Пратке так приложился?
Эриксон смутился. Ему вдруг захотелось рассказать этому человеку всю правду о себе, настоящую правду о Витлаве Эриксоне. Но в последний момент он сдержал свой порыв – этот дом настолько давил на его психику, что подспудно он уже ни от одного из его обитателей не ждал ничего хорошего.
– Нет, – потрогал он шишку на лбу. – Это я встретился с неожиданным препятствием.
Бросив взгляд на улицу, он увидел окно в доме напротив, стоящем, кажется, в Жестяном переулке, буквально в двадцати метрах. Окно это было тускло освещено, и на фоне бледного света, падающего откуда-то из глубины комнаты, отчётливо просматривался силуэт. Пожилая
