То, что произошло в этот момент в его организме, не поддается никаким определениям. То, что произошло в душе, — было в десять раз сильнее. Филипп, словно хамелеон, несколько раз менялся в лице, перебрав все цвета радуги, во рту у него пересохло, сердце рвалось наружу, выламывая ребра, а руки и ноги ослабели до такой степени, что он засомневался, сможет ли встать.
Филипп смотрел в одну точку остановившимся взором, а внутри у него уже извергались, кипели и поливали смертельным огнем несколько вулканов. Он знал. Он точно знал. Вот сейчас он встанет и совершит невозможное. Сейчас он на чем угодно, хоть на ковре-самолете, хоть на хромой кобыле, хоть на палочке верхом, но доберется до Селин. Он доберется.
И никто.
Никогда.
Его не остановит.
Постепенно к нему вернулась способность слышать и видеть.
— Эй! — орала трубка. — Ты прекратишь молчать или нет?! Что ей ответить? Остался номер, между прочим. Эй! Фил! Ты умер от счастья, что ли?
— Сиди там! — просипел наконец Филипп. — Сиди и никуда не уходи, пока она не приедет. Задержи ее как хочешь, хоть силой. Я буду, как только появится транспорт.
— А ты где?
— Я на теплоходе. У нас день рождения холдинга.
— Фил, у тебя нет шансов. Когда еще ты доберешься до самолета? Тем более — разница во времени…
— Сиди там, я сказал! — заорал Филипп. И шепотом добавил: — Я прилечу. Прилечу хоть на метле, но я скоро буду дома. Жди. — И нажал отбой.
Теперь предстояло самое страшное: поднять глаза на Джессику.
Она сидела в изголовье кровати, натянув до подмышек простыню. В ее взгляде, в ее позе были поистине королевские выдержка и величие. Подняв руку, предвосхищая поток его красноречия, она спокойно сказала:
— Все очень правильно складывается, не так ли?
— Джессика…
— Я желаю тебе удачной дороги. Думаю, мы созвонимся и скоро увидимся.
— Джессика…
— Мне было очень хорошо с тобой. Надеюсь, взаимно.
— Джессика, я…
— Закрой, пожалуйста, дверь с той стороны. Я устала. Всего доброго.
Собрав одежду и стыдливо прикрываясь ею, он пятился к двери. Все-таки эта потрясающая красивая женщина всегда восхищала его!
Но любил он — другую.
8
Селин вытащила сигарету из пачки и закурила, глядя в окно. Филипп не отрываясь смотрел на нее: на ее тощую обнаженную спину, на ее худые, по-мальчишечьи широкие плечи, на упрямое выражение ее лица… Теперь ему казалось, что эта девушка навсегда останется загадкой. Он не сможет прочитать ее, как читал других, словно раскрытые книги.
Одни были интересные, другие — не очень, а Селин будет до самого конца неразгаданной.
Стоп. А до какого конца? Конца чего? Их отношений, их жизни?
— Селин… — вырвалось у него нежно и грустно.
Ее глаза смеялись:
— Что тебя мучает?
— Ты.
— А еще?
— Что ты уйдешь.
— И все?
— Нет. Еще — что мне будет плохо без тебя.
— А со мной — тебе хорошо?
— Нет. С тобой мне еще хуже… Господи, не слушай меня! Что я такое говорю…
— Правду.
Когда Филипп вспоминал свой путь из каюты теплохода и — до ворот родного дома в окрестностях Берлина, его охватывали безмерная гордость пополам с глубоким ужасом. Нормальный, смертный человек просто не в состоянии совершить такое путешествие! Сначала он заставил развернуть теплоход до Нью-Лондона, в котором час назад была остановка, и капитан со скрипом, исключительно отдавая должное персоне Филиппа, согласился.
Потом — вышел на ночную трассу, встал наперерез первой попавшейся машине и до ближайшего аэропорта ехал под безумным взглядом водителя, который согласился на все и бесплатно, лишь бы Филипп перестал кидаться под колеса.
В аэропорту ему несказанно повезло: заканчивалась регистрация на берлинский рейс.
Правда, билетов уже не было. Тогда Филипп, вспомнив свое обещание прилететь на метле или прискакать на хромой кобыле (ай да русская прабабка!), отловил у турникета сонного мужичка, спешившего последним на его самолет. Через пять минут уговоров, за которые Филипп разве что не становился на колени, мужичок почесал запотевшую лысину, посмотрел, что следующий рейс — через четыре часа, и почему-то согласился. Филипп купил его билет с переплатой втрое и был счастлив! Филипп его едва не расцеловал!
Дальше — проще простого. Прилетев в Берлин, он сразу поймал такси и приказал на предельной скорости лететь в Дорф. Усталость совсем не чувствовалась. Филипп был готов еще три раза совершить такой же перелет. Самое интересное, что за это время он ни разу не вспомнил о Джессике. Ни разу.
Он вбежал в дом и увидел Селин. Она сидела, как всегда, в большой комнате, у камина. На коленях ее топтался Луциан. Он выгибал спину и терся головой о подбородок Селин, выражая таким образом полное приятие и одобрение.
Селин сама подбежала к Филиппу и, наклонив его к себе чуть ли не за уши, поцеловала.
— Здравствуй, мой хороший.
Получилось легко и по-детски; но после — вся неловкость куда-то исчезла. Филипп уже не помнил (а разве можно рядом с ней о чем-то помнить?), что несколько часов назад встал из постели другой женщины. Он прижал Селин к стене, мгновенно возбудившись:
— А теперь давай я с тобой поздороваюсь.
Это был поцелуй-приветствие, это был секс-приветствие, это была в общем-то ни к чему не обязывающая забава. Любовь началась потом. Потом все стало серьезно, несмотря на частые подушечные бои, попытки покусать и защекотать друг друга до смерти… Это была самая настоящая любовь.
Три дня они не могли оторваться друг от друга, и в какой-то момент Филиппу показалось, что Селин тоже любит его. Ну самую малость. Как будто что-то переломилось в ней, и она смогла приоткрыть ему свое сердце. И в приоткрытое окошко он увидел, что сердце это сильно-пресильно болит. Почему? За что? Кто ее обидел? Когда ее успела наказать судьба?..
— Ты говоришь правду, Филипп, — сказала она и затянулась сигаретой. — Со мной тебе только хуже.
— Нет-нет-нет! Просто меня мучает… да, ты правильно сказала… меня мучает эта неизвестность. Что ты в любой момент уйдешь.
— Филипп, я бродяга. У меня даже прозвище такое — Бродяга Селин. — Она улыбнулась. — Но твой домик какой-то волшебный: я все время в него возвращаюсь.
— Хочешь, он будет твой? — спросил Филипп, глупо заглядывая ей в глаза.
— Ой-ой-ой, не надо. Зачем мне дом?
— Всем нужен дом.
— Мне — нет. Это научно доказано.
