– Полноте, Макси! – рассмеялся американец. – Вы меня за простофилю держите, да? Я давно уже снял чертежи, они у меня припрятаны в надежном месте. По ним легко восстановить эту машину в любом месте и в любое время. Так что пользуйтесь! – Грин вынул из чемодана гаечный ключ, протянул Максимову. – Сами собрать сумеете?
– Сумею. Спасибо, Джимми, вы настоящий друг…
Чемоданы в номере Грина заставили Максимова вспомнить об еще одном важном деле. Получается, поезд из Шпрайтенбаха уже прибыл. Катавасия с пропажей Аниты выдула из головы помыслы об этом, но теперь из отеля «Мадлер» Максимов поехал прямо на вокзал и застал там заплаканную, переполошившую весь персонал служанку. Она третий час торчала в станционном здании, боясь отойти от господских пожиток и изнывая от страха. Ее попытки обратиться к служащим и пассажирам не имели успеха: не только из-за того, что она знала на французском и английском лишь общеупотребительные фразы, которые к тому ж нещадно коверкала, но и по той простой причине, что никто не мог ей подсказать, где искать ее хозяев. Явлению Максимова она обрадовалась так экстатически, как радуются сошествию небесного ангела.
Он наскоро успокоил ее и в двух словах разъяснил ситуацию. Вероника охала и подвывала, Максимов приказал ей умолкнуть, отвез в меблированные комнаты герра Мейера, дал денег и велел жить здесь, покуда он не вернется с госпожой. Стеречь вещи и никуда не отлучаться. Вероника устроила истерику, умоляла взять ее с собой, не покидать одну-одинешеньку на чужбине. Она прозрачно намекала на то, что господин с госпожой могут сгинуть насмерть. И что она тогда будет делать, затерянная в басурманском краю?
Максимов увещеваний и дурных пророчеств не слушал, все его мысли были заняты Анитой. Он повторил приказ, дал Веронике несильную оплеуху, чтоб поскорее пришла в себя, оседлал изобретение шотландского кузнеца и укатил в направлении Санкт-Галлена, ближайшего крупного города, который был ему по пути.
Так начался марш-бросок, исход которого был непредсказуем.
* * *
Попалась она нелепо. Стремясь как можно быстрее сбить своих преследователей со следа, добралась до первой же деревушки, сунулась в дом, что стоял с краю. Там наткнулась на молодую крестьянку. Еле-еле, через пень-колоду, объяснилась с ней, уговорила дать какую-нибудь одежду в обмен на «королевское» платье. Последнее было слишком приметным и вдобавок попорченным – олух-дикарь в карете отодрал от подола целый шмат материи.
Крестьянка согласилась не сразу, упиралась, что-то опасливо переспрашивала – чуяла, что незнакомая барышня не забавы ради забрела в одиночку в порванном наряде в затерянную посреди скал деревню. Но потом все же сдалась – позарилась на жемчуг, которым было украшено платье, и на прочие безделки. Взамен Анита получила белую блузу с длинным рукавом и без воротничка, красную юбку, фартук в мелкую полоску, кружевной чепец, белые хлопковые чулки и кожаные ботинки с большими пряжками. Носительница всего этого не отличалась бы по внешнему виду от прочих местных жительниц.
Однако покрасоваться в швейцарском национальном костюме Аните не привелось. Едва она схватила все это добро в охапку, чтобы пойти в чуланчик и там без помех переодеться, как в одном из окон мелькнула ненавистная рожа форейтора. Мелькнула на ничтожную долю мгновения, и тут же, не дав Аните опомниться, на дверь снаружи обрушились удары пудовых кулачищ.
Крестьянка позеленела, залепетала тоненьким срывающимся голоском и стала толкать Аниту к черному ходу – криво сколоченной и изъеденной древоточцами дверце, которая вела на задний двор. Анита, чертыхаясь, бросила на пол тряпье, отодвинула засов, вышмыгнула из дома и – попала ровнехонько в объятия дикаря, которому давеча неудачно проткнула руку иглой. «Обложили!» – дзенькнуло в голове, как будто со звоном разбился хрустальный фужер. Дикарь с животным ревом облапил ее и стиснул с такой силой, что у несчастной захрустели ребра. Анита, подстегнутая болью, саданула его коленом в пах, но он, хоть и взревел пуще прежнего, рук не разжал.
– Hadd menjen! – прозвучал властный голос форейтора.
Засим последовала короткая и злая перебранка. Дикарь ослушаться не посмел – пусть с нежеланием, но отпустил. Анита сделала вывод, что форейтор в этой шайке – фигура авторитетная, остальные пляшут под его дудку. И еще ей стало ясно, что к узнице велено относиться бережно, без грубостей и насилия. От сердца немного отлегло, однако оно тотчас заныло оттого, что побег – такой дерзкий, такой восхитительный! – сорвался.
Форейтор вытолкнул из дома причитавшую крестьянку, сунул ей под нос одежду, предназначавшуюся Аните. Крестьянка повалилась ему в ноги, заголосила. Форейтор, тревожно озираясь, потянул из кармана кастет. Анита на смеси французского с английским, подкрепляя слова выразительными жестами, втолковала ему, что крестьянка ни в чем не замешана. А что польстилась на жемчуг, так разве ж за это убивают?
Навряд ли ее доводы подействовали бы на двух беспощадных дуболомов, но у форейтора были другие причины отменить расправу. Не хотел он здесь задерживаться и лишний раз пачкать руки. Оставив крестьянку глотать пыль во дворе, он схватил Аниту за руку и потащил к стоявшей за изгородью карете, из которой высовывался уже очухавшийся второй дикарь.
Аниту вновь препроводили в затхлую конуру с зашторенными оконцами. Форейтор отрядил на свое место одного из напарников, сам сел рядом с невольницей. Путешествие продолжилось, и длилось оно не то четыре, не то пять дней – Анита, совсем упавшая духом, потеряла счет времени. Ее не били и даже не связали рук, но присмотр стал строжайшим и неусыпным. На ночь останавливались на безлюдных хуторах, а то и в стоявших наособицу посреди леса охотничьих лачугах. И все время кто-то из троицы не спал, стерег. Аниту совсем измучил этот бесстыдный контроль, дорога казалась ей нескончаемой, и когда карета опять остановилась, на ум даже не пришло, что это может быть конец пути.
Тем не менее форейтор повел себя не как обычно: достал из кармана видавший виды черный платок и завязал Аните глаза. Она снесла новое издевательство безропотно. Направленными тычками и хриплыми выкриками ей приказали выйти из кареты, долго куда-то вели, поддерживая под руки. Под ногами потрескивали ветки, шуршала трава, до слуха доносилось пение разноголосых пташек, и Анита решила, что ведут ее через лес.
Сколько прошло – четверть часа? час? – Бог весть. Но вот платок с лица сдернули, и ей открылась просторная поляна, на которой стоял табор не табор… нечто наподобие походного лагеря: десятки кривобоких палаток и еще более комичных шалашей, сложенных из чего попало и как попало. Шалаши и палатки стояли и за пределами поляны – под раскидистыми дубами, преобладавшими в этом лесу, а также под ясенями, яворами, березами… Меж этих временных жилищ сновали люди – в подавляющем большинстве мужчины, одетые в суконные плащи с большими воротниками. Воротники свисали на спины и больше походили на капюшоны, украшенные замысловатыми вышивками. И еще одно обстоятельство, которое невозможно было не отметить: каждый здесь был при оружии. Ружья, пистолеты, сабли, пики – лесные обитатели смотрелись весьма воинственно, и это вселило в Аниту еще бо́льшую тревогу.
