Отъезд назначили на 8 октября. Накануне Анита и Максимов в последний раз прогулялись по Шессбургу. Анита решила еще раз взглянуть на место гибели Шандора. Она ничего не стала рассказывать Алексу о своих отношениях с этим человеком. Да и были ли отношения? Знакомство, общение, может быть, подобие дружбы. Более ничего. И все же что-то подсказывало ей, что эту историю лучше сохранить при себе. Шандора больше нет, прочих свидетелей тоже не осталось. Пусть же все порастет быльем и живет только в ее памяти – маленькой рыбешкой, тихо дремлющей на дне…
Анита ступила на знакомую улочку, неторопливо двинулась по ней. Недавние события живо предстали перед глазами. Вот здесь Михай подстрелил ее коня, вот здесь стоял Шандор, когда в него угодила пуля, выпущенная майором Капнистовым…
Под облупленной стеной сидел нищий, он был одет в грязное рванье, голову покрывало подобие черного монашеского куколя.
Анита и Максимов подошли к нему.
Максимов порылся в карманах. Нашел золотую монету, протянул нищему. Тот, не поднимая глаз, с проворством обезьяны схватил ее, сунул за пазуху.
– Помолись за убиенного Шандора, – обратилась к нему Анита по-венгерски.
Услышав ее голос, нищий резко вскинул голову. Вид он имел самый что ни на есть плачевный: борода и волосы как попало обкромсаны, лицо почернело, – но Анита сразу узнала этого старца. Узнала и отшатнулась.
– Иштван?!
Узнал ее и он.
– А… это вы, сударыня? – не проговорил в ответ, а надсадно прокашлял. – Рад вас приветствовать. Вы потрясающе живучи…
– Вы тоже. Я думала, вас уже нет на этом свете…
– Скоро не будет… – Из его рта свесилась нитка зеленоватой слюны, он не стал ее вытирать. – Мне нечего здесь больше делать. Сначала у меня отняли дочь, а теперь и сына…
– Сына? – Только сейчас, когда старик почти лишился волосяного покрова, Анита поняла, кого он все время ей напоминал. – Грин… Пирос – ваш сын?
– Был, – горестно промолвил старец. – Вчера его расстреляли в Араде по приказу Гайнау… вместе с остальными…
– Не может быть! – вскричал Максимов. – Гайнау дал Паскевичу слово, что сохранит пленным жизнь!
– Вы поверили слову вероломного иезуита? Он не собирался никого щадить… Говорю вам: вчера тринадцать венгерских генералов… и мой Пирос были казнены. Киш, Кнезич, Лазар, Аулих… Это были великие люди! Горячие сердца… Таких больше не будет. А я остался совсем один… Зачем мне жить?
Анита не знала, что ему ответить. Сказать, что великие люди с горячими сердцами сами обрекли себя на смерть, когда затеяли бунт против императора Франца? Пустые утешения… Она припомнила все зло, которое причинил русским безумный ученый, но странно – ненависти не испытала. Уж очень жалок он был сейчас, сидя перед ней на земле в своих лохмотьях. Дряхлая беспомощная развалина.
– Я могу чем-то вам помочь? – спросила она скорее для проформы.
– Нет! – В очах развалины пробудилось на миг прежнее все сжигающее пламя. – Ваша помощь мне не нужна.
Иштван извлек из-за пазухи полученную от Максимова золотую монету. Стиснул сухими горячими пальцами руку Аниты, вложил монету в смуглую ладонь.
– Заберите ваши деньги!
Анита, как заколдованная, смотрела на старика, на зеленую нитку, повисшую на его потрескавшейся губе. Смотрела и не могла оторваться.
– Идем отсюда, Нелли! – потянул ее Максимов. – Он мне не нравится.
Анита перевела взгляд на монету и вдруг с криком ужаса отшвырнула ее от себя.
Эпилог
Ненастным осенним вечером в деревушку, расположенную верстах в восьмидесяти от Шессбурга, въехал двуконный экипаж. Помимо возницы, в нем находилась аристократическая пара из России и их служанка. Пара следовала в сторону родных мест, но по дороге госпоже стало дурно, решили остановиться.
В деревушке не было фешенебельных гостиниц. Да что там фешенебельных – вообще никаких не было. Поэтому вынуждены были разместиться в трактирчике, где воняло кислой капустой и мокрым бельем. Комнату им отвели самую лучшую, но и она поражала своей убогостью.
К ночи у Аниты начался жар, она жаловалась на боль в животе и сухость во рту, постоянно просила пить. Приглашенный к ней деревенский коновал предположил пищевое отравление. Дал рвотное снадобье. Но ее тошнило уже и безо всяких препаратов.
На следующий день стало еще хуже. Она слегла и уже не поднималась с постели. Максимов в очередь с Вероникой дежурили возле скрипучей деревянной лежанки, поверх которой была постелена (единственная роскошь в этом трактире) пуховая перина. Анита то забывалась мучительным сном, то вновь просыпалась и подолгу не могла понять, где она и что вокруг происходит.
На вторые сутки болезни у нее стало ломить все тело, руки и ноги сводило судорогами. Кожа из смуглой сделалась белой, глаза запали, черты лица заострились. Появилась сильная одышка, а голос почти пропал.
Вторично вызванный коновал признал свою ошибку и поставил новый диагноз – страшный, как смертный приговор: желчеистечение, то есть холера. Он установил, что у пациентки наступила тяжелая стадия, и объявил, что лечение бесполезно.
Максимов обезумел от горя, протестовал, но увы – он и сам прекрасно знал симптомы этой беспощадной болезни. Насмотрелся вдоволь и прежде, и во время своего пребывания в лагере Паскевича. Вердикт, вынесенный деревенским эскулапом, не подлежал сомнению.
Узнав об этом, владелец трактира – румын разбойного вида – переполошился и потребовал, чтобы постояльцы немедленно убирались. Пригрозил, в случае ослушания, поднять против них все село: сотню мужиков с топорами и косами. Максимов, чьи нервы были на пределе, вынул из кармана купленный по случаю в Шессбурге потрепанный, зато хорошо знакомый и удобный «Патерсон» тридцать шестого калибра, сунул дуло румыну в зубы и сказал, что разнесет ему башку к чертям собачьим, а заодно перестреляет всех, кто посмеет приблизиться к Аните. Румын уважал силу и отступил.
Анита все чаще впадала в беспамятство. Максимов снял еще одну комнату в трактире, выгнал туда Веронику, остался с больной наедине. В один из кратких промежутков просветления Анита открыла глаза, увидела его подле себя, слабо улыбнулась.
– Esto es todo, Алекс. Это все… Конец…
– Нет! – воскликнул Максимов, сжимая ее исхудавшую руку. – Нелли… такого не может быть! Я обязательно что-нибудь сделаю…
Глядя на нее, он отчетливо понимал: спасти в таком положении может только чудо. Он ждал его, призывал всей душой, всем разумом. Не важно какое, не важно откуда – только б явилось и произвело целительное действие.
Но Анита уже ничего не слышала – сознание снова ее покинуло, она металась по подушкам и повторяла в бреду:
– Шандор! Лиловые горы… заходящее солнце истекает кровью… И пусть никто меня не жалеет!.. никто…
