— Ишь, какой голосистый. — Я услышал скрип двигающегося засова. — А как дам обухом промеж глаз — враз потише станешь…
Дверь отворилась, и перед нами появился невысокий бородатый мужик с топором в руках. Он заметно прихрамывал и не отличался богатырским сложением, но, похоже, оказался не робкого десятка — возвышавшегося над ним на три головы Веора не испугался ничуть… Или просто не подал виду.
— Кто такие будете? — Корчмарь пошире распахнул дверь, чтобы свет изнутри осветил наши лица. — Зачем пожаловали?
— Так-то у вас встречают гостей? — Веор сложил на груди гигантские ручищи. — Неужели здесь забыли обычаи предков?
— Обычаи… — проворчал в ответ корчмарь. — Всякий люд здесь проходит. Бывает, что и добрый человек, а бывает, такой, что лучше и на порог не пустить. Испокон веков нехорошие места тут начинались, а сейчас и вовсе поганые стали.
Я осторожно заглянул корчмарю за спину. Самого его Веор, пожалуй, вбил бы в пол по пояс одним ударом кулака… но стоит ли ссориться с остальными? Прямо напротив двери стояла пара столов, за которыми сидели примерно полтора десятка суровых кряжистых мужиков, по самые глаза заросших бородами. Точно не купцы — слишком просто одеты. Скорее охотники или лесорубы. И все они смотрели в нашу сторону, а некоторые уже тянулись за топорами или за ножами на поясе.
Да уж. Неспокойный тут народ. И неспроста.
— В Вышеград мы идем. — Я вынырнул из-под могучей руки Веора. — Пусти переночевать, добрый человек. А ежели у тебя сыщется для нас меда и мяса — заплачу золотом.
Особого стеснения в средствах я уже давно не испытывал — а вот поскорее оказаться за крепкими и надежными стенами с каждым мгновением почему-то хотелось все сильнее.
— В Вышеград, говоришь? — уже беззлобно проворчал корчмарь. — А откуда?
— Оттуда.
Я, не задумываясь, соврал и махнул рукой куда-то в сторону юга. У Вишиневы сейчас делать нечего, а тем, кто пришел из запретных лесов, здесь вряд ли рады. Но если кому-то вдруг вздумается спросить что-нибудь еще…
— Проходите, — буркнул корчмарь, отодвигаясь в сторону. — Да только смотри у меня! Будете чудить — враз выгоним, и сабли острой не побоимся.
Я молча кивнул и, стащив с головы капюшон, шагнул в теплый полумрак корчмы. Следом тут же протиснулся Веор, которому пришлось согнуться чуть ли не вдвое — дверь здесь явно прорубалась с расчетом на кого-то поменьше. Ему и досталась львиная доля внимания остальных гостей — похоже, такие богатыри в этой глуши появлялись нечасто. Особого испуга в глазах местных я не разглядел, и все же когда мы устроились за столом все они, как по команде, тут же сдвинулись на дальний конец, а некоторые и вовсе пересели за соседний.
— Беда, абрикосище, — едва слышно вздохнул Славка. — Похоже, нам здесь не рады.
Это я уже успел заметить. Местные явно не слишком-то жаловали чужаков, и все же я еще не до конца утратил надежду хоть немного разговорить их и узнать… что-нибудь. Одному Всеотцу известно, кто еще мог оказаться в этих местах по мою душу — но он вряд ли не показался на большаке или прямо здесь, в корчме.
— Скажи, хозяин, — Я взялся за принесенную кружку с медом, — чего у вас тут такого творится, что вы всякого пришлого человека топорами порубить готовы?
— Не порубили же, — буркнул в ответ корчмарь.
Похоже, он вообще не собирался со мной разговаривать, но запредельная Воля сделала свое дело.
— Худые времена настали. — Корчмарь грузно опустился на лавку напротив. — Уж с два десятка годков здесь живу, и всякого повидал — а такого не видел…
— Это какого, хозяин? — поинтересовался я.
— В самой глуши мы тут. Дальше, куда Вишинева течет — туда доброму человеку дороги нету. То леса непростые! — Корчмарь покачал головой. — Там зверь не бежит, птица вольная не летит — навьи места в чащобе. Зайдешь — три дня не выйдешь, а то и совсем заберет лешак, ежели слова особого не знаешь.
— Вот прям и заберет? — усмехнулся я. — Никак, совсем старый лешак стал, ежели вотчину свою не бережет. Пни-то от самого большака видать.
— Видать! — Корчмарь насупился и закивал так, что я испугался, не отвалится ли у него голова. — Так ведь было же сказано: не ходите, лиха не будите!
— Не послушались? — догадался я. — Пошли?
— Пошли, — Корчмарь вздохнул и оглянулся на мужиков за соседним столом. — На лес позарились. А жадность — она разве когда до добра доведет?
— Не от большого ума, видать, — подал голос Славка. — Будто поближе нигде лесов нету — чего в чащобу лезть?
— Так непростой лес, — невесело усмехнулся корчмарь. — Дерево там другое… Из такого ежели ведро сделаешь — воду не пропустит. Топорище — сносу тому не будет. А ладью справишь — не гниет, хоть ты всю зиму ее из реки вытаскивай. Оттого и платят за него аж в самой Прашне впятеро против обычного.
— Вон оно как. — Я осторожно пододвинул кружку. — Так что же получается… разбудили лихо?
— Разбудили, — отозвался корчмарь. — Раньше тоже бывало, шалили лешаки… Да только разве от них вред большой? Так, озорство одно. Аукают, плутают людей по лесу, а все одно — поиграют, да отпустят. Нету в них зла настоящего, а ежели за околицу хлеба да черепок с молоком выставить — так и вовсе подружиться с лешаком можно. Тогда все грибы спрятанные в лесу покажет, да к дому выведет. А теперь, никак, сам пущевик проснулся — а от него добра не жди!
— Пущевик? — Веор поставил на стол уже успевшую опустеть кружку. — А это кто такой?
— А это вроде как князь лесной, — пояснил корчмарь. — В самой пуще живет, оттого так и зовется. Сам на дерево похож, да только повыше будет. Крепко спит пущевик, да только ежели разбудит его кто — не видать тому пощады. Злоба в нем великая, всякого, кто в лес глухой забредет, загубит. Растопчет, а то и совсем пожрет, ежели…
— Погоди, старый! — раздалось из-за соседнего стола. — Будет тебе народ пугать! Может, и нету совсем пущевика этого…
— А вот и есть! — тут же встрял еще один голос. — Я сам следы его в лесу видел — в два локтя каждый!
— Да где ж ты видел, ежели за околицу как выйдешь — сразу трясешься, как осиновый лист?
— Это я трясусь?!
Гвалт за соседним столом усиливался и вот-вот грозился перейти в мордобой. Веор с явным интересом поглядывал на готовых вцепиться друг другу в бороды лесорубов, словно примериваясь, кому первому вломить в лоб пудовым кулачищем… а я вдруг потерял к разборке всякий интерес. Если уж беседа проходит на повышенных тонах, плавно перетекая в рукоприкладство, извлечь из нее хоть что-то полезное мне уже не грозит.
— И что же? — Я снова повернулся к нашему столу. — Пущевик, говоришь?..
— Да ладно бы только он. — Корчмарь с явным недовольством скосился на разбушевавшихся товарищей. — Всякие тут… ходят. То ли люди, то ли и вовсе нелюди поганые. Нынче ночью за порог и носа не высунешь.
