Он внимательно поглядел на портрет своей знаменитой матери, императрицы Марии Терезии, и шумный вздох вырвался у него из груди.
– Так что, мадам, я отказываю в который раз и бесповоротно… Передайте королеве, что я искренне ее люблю и по-братски советую сократить неумеренные расходы. Ее безграничная любовь к развлечениям возмущала даже нашу мать… Вот так-то, мадам. А что касается побега из Парижа… то это, знаете ли, ребячество… Король ведь согласился признать конституцию? Сам согласился! Почему же он так возмущен?
– Сир, – решилась наконец произнести я, – если бы вам угодно было выслушать меня хотя бы в течение пяти минут…
Леопольд II живо кивнул головой.
– Мы готовы слушать вас, мадам. Именно для этого мы и приняли вас.
Я глубоко вздохнула.
– Начну с того, ваше величество, что я согласна со всем, что вы сейчас изволили мне изложить. Ваши доводы совершенно справедливы. Но беда в том, что вы не знаете всей правды.
– Не знаю? До сих пор я полагал, что у меня прекрасные осведомители!
– Возможно, им выгодно настраивать вас против французского короля… Послушайте меня, сир. Давайте на минуту допустим, что появление Собрания во Франции было делом неизбежным и необходимым…
– Неизбежным – да, при таком способе правления, но не необходимым…
– Допустим, сир, что даже необходимым. Как вы полагаете, ваше величество, в этом случае монарх сохраняет право хоть на какую-то власть и уважение?
– Уважение? Конечно! Особа монарха священна.
– Вот видите, видите, сир! Вы сами говорите, что священна. Но как же это можно согласовать с тем, что происходит во Франции? Там сан короля доведен до такого униженного состояния, что королю неловко показываться на глаза собственному народу!
Император рассмеялся.
– Вздор это все… Людовик сам виноват в том, что происходит. Да и в чем вы видите унижение? Королевской семье предоставлен чудесный дворец Тюильри и двадцать пять миллионов ливров в год… Просто Людовику необходимо проявить больше ума и хитрости. При политическом такте все можно вернуть на свои места.
– Вы упомянули о цивильном листе, сир, о двадцати пяти миллионах. Но неужели вы находите нормальным то, что королю выплачивают жалованье, словно лакею? Разве это не унизительно? Собрание забрало у короля власть и теперь платит ему за каждую подпись по несколько тысяч ливров. Собрание стало всесильным, следовательно, безумным; ему мало того, что король уже не король, оно от случая к случаю еще и грозит ему, угрожает забрать те самые миллионы в случае непослушания или даже лишить трона. Король имеет право только соглашаться. Он ни над чем больше не властен – ни над внешней политикой, ни над армией, ни над финансами; он пленник в собственном дворце, над ним учредили настоящий опекунский совет!
Леопольд II нахмурился.
– А вы не преувеличиваете?
– Возможно, даже преуменьшаю, сир. Вспомним теперь дворец Тюильри… Вы, конечно, слышали, каким способом туда перевезли королевскую семью.
– Да, это было насилие, но…
– Любое насилие по отношению к монарху недопустимо, согласитесь, ваше величество! Но насилие насилию рознь. Когда вас почтительными словами вынуждают что-то сделать – это тоже насилие, но не настолько унизительное. А когда к вам в спальню среди ночи рвется толпа озверевших людей с ножами и пиками в руках, когда всякий сброд топчет тела королевских гвардейцев, вы слышите кошмарную брань, страшные угрозы, и вы, чтобы сохранить свою жизнь, вынуждены спасаться бегством? Вы, император! С нашей королевой поступили именно так, и я нисколько не преувеличиваю.
– Вы хотите сказать, что жизнь Марии Антуанетты в опасности? – вскричал Леопольд II, и я видела, как багровеет его лицо.
– О, сир, крики «Смерть королеве!» мы слышим почти каждый день у ворот Тюильри.
– Почему же, черт возьми, гвардия не стреляет в тех, кто осмеливается такое кричать?!
Я покачала головой.
– Гвардией командует Лафайет, сир. Он заодно с толпой. Император нервно постучал костяшками пальцев по столу.
– Да что там гвардия, сир! Само Собрание радо любой возможности уязвить королеву. Однажды было перехвачено ее письмо к вам, ваше величество…
– Что? Как это – перехвачено? Кто посмел?
– Увы, сир, мы уже не задаем таких вопросов. Мы давно привыкли к тому, что королева не имеет права на собственную переписку. Ее величество окружена шпионами. Чашу всякого терпения переполнило то, что произошло прошлой зимой в Собрании, – да-да, речь идет о том самом злополучном письме которое королева имела неосторожность составить с излишней искренностью…
– Я не знал об этом! – снова воскликнул император.
– К сожалению, сир, не знали и не особенно хотели узнать. Письмо Марии Антуанетты было зачитано в Собрании..
– Вслух?!
– Да, именно вслух, но не это самое оскорбительное. Суть дела в том, что после оглашения письма депутаты принялись его обсуждать и в своих речах называли королеву не иначе как предательницей, австриячкой, авантюристкой и даже… даже шлюхой.
Император вскочил с места так резко, что я слегка испугалась. Лицо его было искажено гневом.
– Черт возьми! Неужели вы говорите правду?!
– Сир, я готова поклясться в этом на Библии.
– Ах, да… Сестра писала мне, что доверяет вам, как самой себе… Что за проклятая страна! И эти мерзавцы позволили себе такие выражения?!
– Да, ваше величество. Подобные слова вообще неуместны в стенах парламента, но когда они сказаны в адрес королевы.
– О, проклятье, проклятье! Негодяи!
Леопольд II в крайнем волнении забегал по кабинету Его рука нервно рвала ворот рубашки.
Снова появился лакей с лекарством на подносе. Я смотрела, как император, кашляя, пил его, как мелко дрожали у него руки, и у меня невольно возникла мысль о том, что он недолго будет занимать трон Австрии. Кто знает, быть может, своими словами я укорачиваю ему жизнь.
– Сир, возможно, вы нездоровы?
– Нет! Нет! – Кашель не давал ему говорить, и он лишь взмахнул рукой. – Говорите, мадам, говорите! Я хочу услышать все, что вы знаете.
Я снова принялась рассказывать, подробно перечисляя все случаи унижения королевского достоинства, угрозы, прямые оскорбления. Мне даже не приходилось ничего выдумывать – мои слова и так возымели ошеломляющее действие на императора. Чувство радостного торжества затеплилось у меня в груди. Недоставало лишь последней капли… И я решила рискнуть.
– А венцом всего того, что я вам рассказала, ваше величество, стал совсем свежий случай – вы, вероятно, даже не слышали о нем. Это случилось на следующий день после Пасхи, восемь дней назад.
