девять утра сюда за вами заедет, – сказал Аристов. – Насчет продуктов будьте спокойны. Не такой я человек, чтобы старого начальника не уважить.
Он стал стаскивать сапог, застонал, завозился, затих.
За перегородкой послышалось не то всхлипывание, не то вздох.
«Что такое, что за звук такой, – подумал майор и сообразил: – А, это хозяйка».
Он поднялся, подошел в носках к двери маленькой комнаты и строго спросил:
– Ну, чего плакать, а?
– Тебя жалею, – сказала старуха, – одного похоронила, второй не пишет. А сегодня тебя увидела, жалею – в Сталинград едешь, а я знаю, там крови будет… хороший ты человек.
Майор смутился и долго молчал, потом он походил по комнате, повздыхал и лег на постель.
6
Подполковник Даренский возвращался после лечения в тылу в резерв штаба фронта.
Лечение не принесло ему пользы, и он чувствовал себя не лучше, чем перед отпуском.
Его тревожила мысль о возвращении в резерв, где ждало его тяжелое ничегонеделание.
Даренский остановился в Камышине, куда накануне пришел штаб выходившей из резерва на фронт армии. В штабе артиллерии нашелся знакомый, обещавший устроить Даренского на попутную машину, которая утром должна была пойти левым берегом Волги к Сталинграду.
После обеда Даренский, как это часто с ним бывало, почувствовал признаки начинающегося приступа желудочных болей и отправился на квартиру. Он лег и попросил хозяйку согреть на керосинке воды и дать ему горячую бутылку. Приступ оказался слабым, но все же уснуть он не мог. К нему постучался адъютант его приятеля Филимонова, заместителя начальника штаба артиллерии, и предложил зайти к полковнику.
– Передайте Ивану Корнеевичу, – сказал Даренский, – что у меня приступ, не смогу прийти. И напомните ему, пожалуйста, о машине на завтра.
Адъютант ушел, а Даренский лежал с закрытыми глазами, прислушивался к разговору женщин под окном. Женщины осуждали некую Филипповну, пустившую ядовитую сплетню, будто Матвеевна поссорилась со своей соседкой Нюрой «через старшего лейтенанта».
Подполковник морщился от боли и скуки. Чтобы развлечься, он представлял себе фантастическую картину, как войдут к нему начальник штаба и командующий, сядут возле постели и станут трогательно и заботливо расспрашивать.
«Ну как, Даренский, дорогой, что ж это ты, – скажет начальник штаба, – даже побледнел как-то».
«Надо врача, обязательно врача, – пробасит командующий, оглядит комнату и покачает головой. – Переходи ко мне, подполковник, я велю вещи перенести, чего тебе здесь валяться, у меня веселей будет».
«Что вы, это все пустое, мне бы только завтра утром выехать».
Его ведут под руки командующий и начальник штаба, сзади адъютанты несут его чемодан и вещевой мешок. А навстречу им попадаются люди, когда-то вредившие и досадившие Даренскому. Вот подлый человек, написавший на него донос. Вот Скурихин, который раскопал, что отец Даренского, инженер, автор учебника по сопротивлению материалов, имел звание действительного статского советника, и подложивший ему этим открытием, о котором сам Даренский забыл, немалую свинью. Вот старший инспектор жилищного отдела Моссовета, лысый еврей, отказавший ему в квартире и сказавший: «Ну, дорогой товарищ, у нас и не такие люди по два года очереди ждут».
А вот сегодняшний румяный техник-интендант из продотдела армии, отказавший ему в обеде в столовой начальников отделов и давший ему талоны в общую столовую. Все они смотрят на сияющую орденами грудь командующего, который тревожно спрашивает, не тяжело ли Даренскому, удобно ли поддерживают его под руки генералы. Да, черт подери обидчиков, на лицах у них жалкие улыбочки. А балерина Уланова спрашивает:
«Кто этот подполковник, он, видно, тяжело ранен, каким бледным кажется его смуглое лицо».
Однако время шло, а генералы в комнате Даренского не появлялись. Зашла хозяйка и, оглянувшись, спит ли постоялец, стала перебирать глаженое белье, сложенное на столике швейной машинки.
Начало темнеть, настроение у подполковника совершенно испортилось. Он попросил хозяйку зажечь свет, и та сказала:
– Сейчас, сейчас зажгу, вот только маскировку раньше сделать надо, а то ведь налетит, антихрист.
Она завесила окна платками, одеялами, старыми кофтами так старательно, словно «юнкерсы» и «хейнкели», подобно клопам и мухам, могли пролезть в щели стареньких, рассохшихся рам.
– Давайте, давайте, мамаша, поскорей – мне работать надо.
Она пробормотала, что керосину не напасешь: и воду греть, и свет жечь.
Даренский сердился и обижался на хозяйку. Она, видимо, жила неплохо, имела кое-какие запасы, но была необычайно скупа – потребовала с Даренского за квартиру, а за молоко спросила такие деньги, что даже в Москве было оно дешевле.
И к тому же весь вчерашний день приставала, чтобы он дал ей грузовую машину съездить за семьдесят километров в деревню Климовку – привезти муку и дрова, запасенные осенью прошлого года. Откуда у него машина?
Он стал просматривать записи, сделанные им в начале войны.
«Один вольнонаемный доказывал мне, что отступление Кутузова не стратегическое, а было вынужденным драпом. Может быть, потом и наше отступление обрядят в стратегические белые одежды. Все вдруг поумнели… Только и слышишь разговоры по стратегическим вопросам. Достается романистам, стихотворцам всяким, кинорежиссерам и кое-кому повыше… Один майор вчера в оперотделе потрясал в воздухе книжкой и спрашивал: «Вот так и воюем, как этот писатель предсказал: полный разгром немцев за первые десять часов…» Читал про Гастелло – вот русская душа!.. Но раз мы выдержали такой удар, нам уж ничего не страшно… Франция – та замертво упала и только ножками дрыгнула. А ведь Франция отмобилизовала армию, заняла оборону, наступать собралась… Значит, слава нам. Нокаут не удался, по всему видно, русский выстоит…»
«Наблюдаю большую подавленность. Люди боятся ракет больше, чем снарядов. Все говорят об окружении, о ракетчиках, о немецких воздушных десантах, о мотоциклистах, проникших в тыл. Я верю, что эта мистика рассеется со временем и что наш солдат и наш командир еще покажут и немцу и всему миру, почем сотня гребешков!.. Песен нет! Красноармейцы равнодушны к женщинам. Кажется, только повара и штабные писаря не забыли, что они мужчины. Армия отступает молча. Слышал о добровольной сдаче в плен К. Помахал платочком. Вдруг вспомнил, как отца провожали на войну в 1915 году. Мама была в черной вуали, поехали на пролетке, извозчик – женщина… Прочел сегодня в одной армейской газете: «Сильно потрепанный враг продолжал трусливо наступать!» Оригинальная формула… Что будет зимой? За десять недель они хотят справиться с Россией. Да никогда этого не будет, не верю! Но до чего ловко маневрируют, подлецы…»
«Прочел фельетон: ругают немецких офицеров, которые возят с собой в машине породистых собак… Неплохая штука, завидная самоуверенность!»
«Как ни верны разговоры о штыковых атаках, нужно другое, моторизованный маневр, танки, подвижная артиллерия!»
