за Уорда?
– Слово в слово. Я тогда впервые признался в любви!
– Да, ты сказал, что сильнее тебя никто никогда меня не полюбит.
– И я не солгал.
– Знаю. И сожалею, что поддалась уговорам на брак... – Аманда вцепилась в рукав Джекова сюртука, превозмогая новый спазм боли, скрутивший тело. – Лучше бы я убежала с тобой. Куда именно, не имеет значения, Джек, главное вместе. Жаль, я была такой глупой!
– Ты не глупая, перестань. Мы оба знаем, что я не пара тебе... Кто я и кто ты? Не кори себя понапрасну. Главное, будь...
Из глаз девушки выкатилась слеза.
– Я всегда была недостойна тебя, – прошептала она, – не ты меня, я тебя, Джек. И если меня даже не станет... нет, не говори ничего, – пресекла она его возражение, – просто знай: ты достоин самого лучшего. И ни в чём себя не кори! – Она снова погладила его по щеке. – Обещай мне.
– Аманда...
– Обещай, что не станешь?
– Аманда, я...
– Это расплата мне, понимаешь? За неправильные решения, за слабоволие, за нежелание принимать эту жизнь, зародившуюся во мне... Только теперь я ясно, как никогда, понимаю, сколько ошибок наделала и какой скверной была. Я хотела бы измениться рядом с тобой... Но не уверена, будет ли шанс...
– Этель послала за доктором, – заверил Джек с сердцем, застрявшим у горла. – Он поможет тебе. Всё наладится!
Девушка улыбнулась сквозь слезы и прошептала:
– Ты такой добрый, Джек. Всегда таким был...
Дверь за их спинами распахнулась, и тюремщица гаркнула:
– Выходи уже. Хватит здесь миловаться!
– Когда будет доктор? – спросил молодой человек. – Ты обещала помочь.
– Обещала, так сделаю. А теперь выходи: есть разговор.
Джек вскинулся:
– У тебя совсем сердца нет? Позволь побыть с ней: никуда я не денусь.
– Не денешься, – согласилась Этель, – но и помочь ей не сможешь, а значит, и время потратишь впустую. А у нас его нет...
Джек поднялся, внутри клокотало, как в жерле вулкана, оскорбительные, злые слова поднимались из глубины, готовясь прорваться наружу.
Но Аманда сказала:
– Иди. Я сказала всё, что хотела. Ещё увидимся, Джек! – и улыбнулась ему, как будто он, не она, нуждался в поддержке в эту минуту.
– Вот видишь, миссис Уорд мыслит здраво, – похвалила Этель издевательским тоном. – Ребенка уже не спасти, а её очень даже. Если будешь сговорчивым... – и по-птичьи склонила голову на бок.
Джек не был по природе своей кровожадным, но сейчас захотелось сломать длинную, белую шейку с завитушками локонов, будто нарочно отмеченную под пальцы черным чокером с перламутровым камнем. Он представил, как она хрустнула бы... и мотнул головой, отгоняя дурман. Его просто мутило от запаха крови, крови той, которую он любил...
Больной, словно состарившийся, он, шаркая башмаками, вышел за дверь. Оглянулся уже на пороге, но мисс Эдвардс поспешно захлопнула дверь и сказала:
– Садись. Я расскажу, в чём суть нашего дела...
– Твоего дела, – поправил девушку Джек. – К тому же, если с Амандой что-то случится... Если... – он не мог озвучить свой страх, словно от этого, материализовавшись, он стал бы реальным.
– Она сильная, справится, – кинула собеседница. – Просто выкидыш...
– Замолчи!
– Не могу: я должна рассказать, в чём суть НАШЕГО дела, не забыл?
Джек сцепил зубы, предпочитая смолчать. Это ангельское лицо и дьявольская душа так явно дисгармонировали друг с другом, что делалось тошно и гадко... Мутило сильней, чем от запаха крови, и всё зловоние Темзы не могло с этим сравниться.
– Послушай, я вовсе не монстр, – продолжала Этель. – Я просто знаю, чего на самом деле хочу, и этого добиваюсь.
– Ценой жизни прочих людей?
– Да хоть бы и так, – фыркнула собеседница. – Ты – лондонское отребье, и не тебе учить меня, как мне жить. Ты выполз из грязи и мнишь себя лучше меня? Как бы не так.
– Человечность не измеряется происхождением, статусом и деньгами, Этель.
Та вскочила и заметалась по комнате, размахивая своим пистолетом.
– Я заткну твой чертов рот грязной тряпкой, если не замолчишь, – пригрозила она. – Я не намерена слушать нравоучения нищего идиота...
Глаза их встретились на секунду, столкнулись, опалив искрами ненависти, и мисс Эдвардс первая отвернулась.
– Я слушаю, – сказал Джек. – Говори, что ты хочешь.
Не сразу, но Этель вернулась на место. Вся она – один сплошной оголившийся нерв, пылающий ненавистью, щелкала револьверным затвором, с трудом сдерживая желание пристрелить его, Джека. По тому, как её пробрало, он угадал наличие совести, где-то всё-таки затаившейся, хоть она этого и не признавала, да и он не считал, что она в не осталась. Похоже, оба они ошибались...
– Слушай и просто молчи, – прошипела Этель, предваряя рассказ, и наконец заговорила о главном: – В Тоскане, на Лаго-Маджоре, живёт богатый старик, Гаспаро Фальконе. Потомственный дворянин, участник битвы при Ватерлоо, он, по слухам, феноменально богат, его вилла, буквально набитая всякими ценностями: картинами, фресками, посудой из золота и серебра, всё равно что пещера Али-Бабы. Но самое ценное в ней он хранит в хитро устроенном сейфе в своём кабинете... Его смастерил немецкий умелец и, говорят, открыть его без знания шифра – пустая задача.
– Ты хочешь, чтобы я открыл сейф? – не выдержал Джек. – Но я не «медвежатник» – ничего в этом не смыслю.
– Слушай молча, – не стала пререкаться Этель, продолжая рассказ. – У старика была дочь, взбалмошная девица, которую он вырастил без жены и страшно избаловал. Девчонку звали Аллегра... Как по мне, дура набитая, – скривилась рассказчица, – променяла сытую жизнь в доме отца на любовь к нищему циркачу-англичанину, гастролировавшему с итальянской труппой по югу Италии. Девица скучала, отец позвал цыркачей развеселить их досуг, вот тут двое и встретились... Что было дальше, полагаю, ты и сам догадался: отец, узнав о влюбленности дочери в нищего босяка, – прицельный презрительный взгляд в его сторону, – запретил им встречаться, но его дура-дочурка сбежала из дома, и сколько бы старик не искал её, обнаружилась только два года спустя где-то в Англии с чахлым младенцем и муженьком-англичанином. Все уговоры вернуться не дали должного результата... Фальконе сам приезжал в Англию, чтобы её вразумить, но девчонка сказала, что счастлива и бла-бла-бла-бла... К тому
