же опять носила младенца. Отец, смирившись с позором единственной дочери, дал им денег на покупку то ли гостиницы, то ли постоялого дома, о которой циркач-зять как будто мечтал, но бродяга в душе тот не смог вести дело, спустил деньги на ветер и сам пошёл тем же путем, таскаясь из города в город с жалкими фокусами. – Этель замолчала, задумавшись на секунду, и припечатала жёстко: – Два года назад оба супруга скончались от вспышки брюшного тифа. Закономерный конец, ты не находишь? – Вопрос был риторическим, и она продолжала: – Их единственный живой сын, схоронив обоих родителей, затерялся на лондонских улицах. Его родной дед, узнавший о смерти дочери лишь время спустя, уже не смог его отыскать... Так и ищет с тех пор. – Она вскинула бровь. – И, мне видится, что нашёл... – многозначительно улыбнулась она.
Карета тряслась по неровной горной дороге, подпрыгивая, как гуттаперчевый мяч. С каждым прыжком в Джеке всё поднималось и опускалось, и не только в желудке: в голове взбаламучивалось болото мыслей. Вязких, готовых вот-вот поглотить его целиком...
До виллы Фальконе оставалось три с половиной часа...
… – Хочешь, чтобы я сыграл роль его внука?! – от этой закономерной догадки его аж подбросило. – Я не стану... Я не смогу. И с чего ты решила, что старик вообще мне поверит? Вот так приду и скажу, что я его внук?! Это полный абсурд.
Этель улыбалась довольной, полной превосходства улыбкой.
– Поверь мне, он с радостью примет тебя. И поверит в ту же секунду!
– Почему?
– Потому что он тебя ждёт. Уже вторую неделю. – Джек посмотрел на неё в ожидании объяснений, и мисс Эдвардс, вздохнув, продолжала: – Так вышло, что мы близко сошлись с одним джентльменом – хорошо, не совсем джентльменом, – её ремарка походила на театральную, – который, нанятый этим Фальконе разыскать его внука, потерпел неудачу, но не желая лишаться ни премии, ни возможности заполучить кое-что большее, озаботился поиском мнимого внука для старика. Сам подумай, такая возможность! Едва услышав о ней, я поняла: это мой шанс. – Этель улыбалась. – К тому же, и подходящая кандидатура была на примете – ты, Джек.
– Так значит, всё это время ты пряталась в Лондоне? – спросил Джек. – Инспектор предполагал, что после побега ты покинула Англию.
– Легче всего затеряться под носом полиции, там, где не ищут.
В этом была своеобразная логика: Лондон полнился самыми темными уголками, затеряться в которых не составляло труда. И, ощущая, как от недобрых предчувствий с каждой минутой всё тяжелее дышать, спросил только:
– Почему я?
– Ты идеально подходишь, – проворковала Этель. – Нищий мальчишка с претензией на что-то большее. Ты ведь хочешь стать чем-то большим, не так ли? – подалась она в его сторону. – Одеваться как джентльмен, говорить, как они... Может, это в тебе от Фальконе, благородная кровь даёт знать о себе? – И она так издевательски рассмеялась, так, что Джек скрипнул зубами. – К тому же, – её смех оборвался так же быстро, как зазвучал, – знаешь сам, как давно я мечтала тебе отомстить. А тут чем не возможность?
– Ты не могла знать, что мы поедем в Италию. Я и Аманда...
– О, это был просто подарок судьбы! – взмахнула рукой собеседница. – Стоило мне сказать сеньору Гатте, что у меня есть кое-кто на примете, как он начал следить за тобой. Сказал, ты подходишь, но согласишься ли помогать... Знаешь ли, что-то такое увидел в тебе, что заставило его усомниться. Но я знала, как воздействовать на тебя... – Кивок на дверь, за которой стенала Аманда. – Мол, ради этой девицы ты согласишься на всё, даже поехать в Италию самозваным наследником старика. Мы уже собирались похитить девчонку, и тут выясняется, что вы оба покидаете Лондон. И, представь, как мы удивились: оба, словно нарочно, держите путь на континент, в Италию... Чем не судьба, согласись? – Этель с торжествующим видом дёрнула подбородком. – Остальное банальные мелочи: голубки попали в силок. И теперь в нашей власти! Конец.
… Сеньор Гатте заёрзал на своём месте. Это был маленький, верткий проныра с проницательными глазами и лисьим оскалом острых, отточенных, как у хищника, передних зубов. Джек не мог отделаться от ощущения, что с ним в экипаже сидит не человек – росомаха, и животное это планирует перегрызть ему горло.
– Давайте повторил ещё раз, что вы обязаны знать о Картерах, – произнес итальянец. И начал как на экзамене: – Мать?
– Аллегра Картер, в девичестве Фальконе. Год рождения тысяча восемьсот девятнадцатый. Итальянка. Замужем за... – Его спутник покачал головой, поцокав как белка. И Джек исправился: – В гражданском браке с Джоном Картером, тысяча восемьсот четырнадцатого года рождения.
– Его корни?
– Портсмут, Англия. Сын сапожника и белошвейки. Сбежал с цирком в тринадцать. Никогда в Портсмут не возвращался.
Экзаменатор, удовлетворенный ответами, кивал в такт дребезжащей по дороге карете.
– Дети?
– Трое мальчиков. Старший, Роберт, и младший, Тимоти, умерли маленькими, выжил лишь я... – Джек сглотнул, – Джек Картер, восемнадцати лет. После смерти родителей основательно осел в Лондоне, в семье торговца шелками. Прислуживал в доме и в лавке, пока вы меня не нашли...
– Чудесно! Что знаешь о деде?
– Мать не любила о нём говорить. Как будто богат, но насколько, мне не известно...
– Брависсимо, друг мой, из вас получится чудный Джек Картер, – похвалил его сеньор Гатте.
Джек поджал губы, с трудом сдерживая нелестный эпитет в адрес юркого спутника-росомахи. В конце концов, от него зависела жизнь Аманды... Когда они уезжали, краснолицый, по всему спившийся доктор, потерявший лицензию, лепетал по-немецки: «Ich habe alles getan, was ich konnte. Es ist in Gottes Hand!“ И теперь дело было за Джеком...
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами, и, хотя Джек не планировал умирать, перед ним сейчас, в этот самый момент, проносилась не лента придорожных кустов, а вся его прошлая жизнь шаг за шагом. Он видел себя то тощим парнишкой с растрепанной шевелюрой, нашедшим женское тело на берегу, то влюбленным мальчишкой, впервые признавшимся в своих чувствах, и с разбитым вдребезги сердцем, то... счастливцем, чье чувство оказалось взаимным. И все те события, что нанизывались на нить, сопровождая каждый этап последних нескольких лет, стояли перед глазами... Осмысливались по-новому.
– Лаго-Маджоре! –
