Маклакова со словами: «Я очень жалею его, он был мне полезен» («во всяком случае, не был сумасшедшим», – заметил Царь в изложении самого Родзянко: «Ему не с чего было сходить, В. В., – не мог удержаться я от ответа»). По рассказу корреспондентки Юсуповой Царь в течение доклада несколько раз «отвечал резко, с досадой и, наконец, прервал чтение… словами: “Кончайте скорее, мне времени нет”, на что Родзянко сказал: “Государь, Вы должны выслушать до конца” – и продолжал доклад. “Я считаю своим долгом, Государь, высказать Вам мое личное предчувствие и убеждение, что этот доклад мой у Вас последний”, – заключил Родзянко. “Почему?” – спросил Царь. “Потому, что Дума будет распущена, а направление, по которому идет правительство, не предвещает ничего доброго. Еще есть время и возможность все повернуть и дать ответственное перед палатами правительство565. Но этого, по-видимому, не будет… Вы, В. В., со мной не согласны, и все останется по-старому. Результатом этого, по-моему, будет революция и такая анархия, которую никто не удержит”. Государь ничего не ответил и очень сухо простился». Согласно «показаниям», Родзянко предупреждал Царя, что «не пройдет и трех недель… как вспыхнет революция, которая сметет династию, и Царь не будет царствовать…» «Вы пожнете… то, что Вы посеяли». «Ну, – возразил Царь, – Бог даст…» По словам Белецкого, Николай II не хотел верить, что войска могут оказаться по ту сторону баррикад, хотя Протопопов об этом его предупреждал. Предупреждали и другие – например, Бьюкенен, Игнатьев, говорившие, что армия в этот момент была «вооруженным народом».
Чем следует объяснить перемену настроения, происшедшую в Николае II в промежуток времени, который протек между двумя последними приемами председателя Гос. Думы? Об условиях аудиенции в январе Родзянко подробно рассказал в воспоминаниях. 5 января он обратился к Царю с просьбой о приеме и писал: «…В этот страшный час, который переживает родина, я считаю своим верноподданнейшим долгом, как председатель Думы, доложить Вам во всей полноте об угрожающей российскому государству опасности…» Через день Родзянко был принят566.
«Миша… говорил так сильно и убежденно, – писала Родзянко своей сестре, – что взволновал и напугал Царя. Он изобразил всю картину разрухи правительства, преступного назначения недостойных лиц, ежечасное оскорбление всего народа сверху донизу, полный произвол и безнаказанность темных сил, которые продолжают через Императрицу влиять на судьбу России и ведут ее определенно на сепаратный и позорный мир… Слухи чудовищные и волнующие передаются всюду, и причины… всеобщей неурядицы… приписывают Императрице, и ненависть к ней достигла таких размеров, что жизнь ее в опасности567. Возбуждение растет с каждым днем, и, если не будут приняты скорые меры, государству грозит неминуемая опасность. Все было сказано, не жалея красок, и он, как в 1915 году, казалось, поверил и волновался». В изображении самого Родзянко он говорил: “Не заставляйте, В. В., чтобы народ выбирал между Вами и благом родины. До сих пор понятия Царь и Родина были неразрывны, а в последнее время их начинают разделять…” Государь сжал обеими руками голову, потом сказал: “Неужели я двадцать два года старался, чтобы все было лучше, и двадцать два ошибался”. Минута была очень трудная. Преодолев себя, я ответил: “Да, В. В., двадцать два года Вы стояли на неправильном пути”».
«…Неужели все это фальшь и притворство? – задавала себе вопрос корреспондентка Юсуповой. – Ведь голос Миши звучал искренне и убежденно. Он так горячо молился перед поездкой и так свято смотрел на исполнение своего долга перед родиной, что его слова были вдохновенны и не могли не убедить. Я надеюсь и верю, что Господь вразумит этого несчастного человека. Самарин тоже должен говорить от имени дворянства в таком же направлении, указывая на весь вред А. Ф. и ее ставленников»568.
Родзянко вспоминает, что Царь «не высказал ни гнева, ни даже неудовольствия по поводу «откровенных слов», которые ему пришлось выслушать, и «простился ласково» с председателем Думы. Мало того, после аудиенции пошли «слухи», что Трепову будет предложено составить «кабинет доверия из членов законодательных палат». Когда в феврале был назначен новый прием «на другой день после прошения» председателя Думы, в кругах, близких Родзянко, «радовались», считая это «хорошим знаком», но «вышло совсем не то, что ожидали», – признавала 12 февраля осведомительница Юсуповой. «Резкий, вызывающий тон, вид решительный, бодрый и злые, блестящие глаза» – таков Царь в изображении жены Родзянко. «Миша вынес впечатление, что никакие слова, ни убеждения не могут больше действовать. Они все слишком уверены, что сила за ними и надо всю страну сжать в кулак».
Итак, чем же можно объяснить перемену? Было ли то усилившееся «боковым входом» влияние правых кругов, в фарватере которых как будто бы целиком уже шел запутавшийся в своих комбинациях и «шарахнувшийся» в сторону министр вн. д.? Как всякий ренегат, Протопопов был «более правым, чем самые правые» – такое впечатление производил он на Покровского. Он сделался «сильнее, чем когда-либо», так как на его плечи «перешла мантия Распутина» (Бьюкенен). Однако представление о Протопопове, как выразителе крайне правых течений, едва ли будет правильно. Протопопов органически не был связан с «правыми», поэтому он и не был посетителем салона Римского-Корсакова: «Ему не верили, – утверждал Н. Маклаков, – и никакого значения в общем сцеплении игры с правыми группами он не имел»569. Не верили не потому только, что считали Протопопова больным, человеком с «прогрессивным параличом» и все время ждали его ухода с министерского поста, но и потому, что считали при видимой «непримиримости» отношения его к оппозиции недостаточно решительным в борьбе с последней. Припомним, что этот именно мотив был выдвинут в декабрьском письме астраханского Тихановича в отношении к Протопопову. И по мнению Белецкого, главная «политическая ошибка» Протопопова, вытекавшая из свойств его «характера и воспитания» (очевидно, политического), заключалась в том, что он не наносил решительного удара, а шел полумерами, которые «вызывали обратное соотношение сил и привели к неизбежному кризису»570. Белецкий, утверждая, что Протопопов «совершенно перешел на правую сторону и курс своей политики вел в этом направлении», тем не менее делал оговорку, что Протопопов воспринимал пожелания правых групп постольку, поскольку они «соответствовали его видам», и, в частности, не шел «навстречу пожеланиям… правых организаций об изменении выборного закона». Очень отрицательно относившийся к министру вн. д. его коллега по кабинету Покровский, охарактеризовав в показаниях Протопопова, как человека ненормального с гипертрофическим воображением о своих силах и могуществе, граничащим с
