которую после себя оставляет молния, хотя грозы я при этом не замечаю.
– Мкора! Ноги-близнецы! – вещает голос.
Мои ноги движутся быстрее, чем мысли, и перескакивают на другой фургон, который вот-вот отойдет.
– Мвалиганза! Центр неисчерпаемой правой реки!
Река – это как раз то, посредине чего мы приземляемся. Узел прямо в центре; оба берега одеты в кирпич, так что это скорее канал, чем река. Все крыши примерно одинаковой высоты, и как раз здесь живет простой люд. Хотя я до сих пор так и не знаю, что в Долинго означает «простой», но именно здесь наконец вижу людей, занятых свойственными горожанам хлопотами. Повозки без ослов, телеги без мулов, рослые мужчины верхом на высоких лошадях, полнотелые женщины толкают перед собой тележки, продавцы фруктов в рядах широко расставили ноги вокруг своих корзин. Мужчины похожи на мужчин в других районах, в мантиях и шапочках, со свитками и книгами. Торговцы шелком, фруктами и безделушками; мужчины и женщины, это всё покупающие, и всюду поскрипывают от натяжения веревки, трещат шестерни, шумит гигантское водяное колесо. Фургон к следующему дереву объявляет, что направляется в Мупонгоро. Я озираюсь и не вижу ничего нового, на что можно положить глаз. Я стою на берегу канала, где меня замечает стражник, причем понятно почему: я иная. Здесь же всё выглядит единообразно – не цвета или здания, а стоящее за ними мышление.
«Давай выберем, какую грудь я отрежу первой», – говорит во мне голос, чужой. Я его стряхиваю. «Нет, лучше воткнуть нож в самую сладкую часть ее шеи – туда, откуда кровища брызжет фонтаном», – говорит еще один. «Завладеем ее разумом и ногами: пускай они выведут нас в дом ее родни, чтобы мы выбрали, какую там из девиц лучше отодрать, – предлагает третий. – Это тебя возбуждает, сучка? Как тебе мужчина, на котором ничего, помимо него самого?»
«Помни, они не всегда приходят со словами», – говорю я себе и повторяю это снова и снова, пока стражник, заслышав меня, не оборачивается. Я ничего не вижу, но это «ничто» хватает меня за шею и пытается спихнуть с платформы. «Ты уже столько дней тешишь как игрушка мою жену, что забываешь: твое паскудство наказуемо». Я упираюсь, лягаюсь и луплю вслепую, силясь высвободить правую руку от кого-то, прижавшего мою левую, но безуспешно. Нсибиди, жестокие буквы. «Если не можешь пометить их на земле, напиши в воздухе», – учила меня женщина Ньимним. И я пытаюсь нарисовать хоть одну, успеть хотя бы это.
– И что? Лунная Ведьма просто кинулась в реку, будто вздумала утопиться?
Комната вокруг другая, а надо мною стоит женщина Ньимним.
– Где мы?
– В Мупонгоро. Самый запад. Если только ты не хочешь назад к белому чудеснику, который наблюдает за тобою во сне.
– Нет, не хочу. И ни в какую реку я не кидалась, это он меня туда толкнул.
– Кто «он»?
– Известно, кто. Ты знаешь.
– Он себя как-то предъявил?
– Я похожа на ту, кто не требует представления? И ткань эта твоя ни хрена не сработала.
– Сама по себе нет. Уж не ждешь ли ты, милая, одного фокуса, который бы разом всё снял? Если такое волшебство и происходит, то пора для него еще не подошла.
– Тогда какой в этой ункара нгбе, язви ее, прок?
– Они должны действовать сообща. Не всё получается одинаково у всех, многое зависит от самой женщины, от ее воли и желания.
– Ты думаешь, у меня недостаточно воли? Или что я желаю чего-то еще? Думаю о чем попало?
– О чем ты думаешь, я не знаю. Знаю только то, что мне известно.
– Ответка как у последней суки из буша.
– Тогда сыщи себе другую советчицу, если из буша тебе зазорно. Иди пройдись, умняга Соголон.
– А если из той же двери выйти назад, ну как бы задом наперед?
– Что, тот белый поганец тебе ничего не сказал? Ни в коем случае! Назад выходить нельзя. Входить через те врата можно сколько угодно, хотя большинство делает это только один раз, а вот назад нельзя, пока не пройдешь через все двери. Никто точно не знает, сколько их, так что никому и не известно, когда ты этот обход закончишь.
– Ну а если всё же назад, то что будет?
– До сих пор никто из тех, кто выжил, об этом не ведал, потому и твердого знания нет. Некоторые считают, что выйти назад – значит вывернуться наизнанку и внутренне и телесно.
– Я найду ту дверь.
– На это нужна магия сангомина.
– Или бестолковая водяная фея, пока явившая свой прок только в одном.
Но Бунши в мою комнату больше не приходит. Караульный у моей двери обронил, что она разок заходила, да тут же и исчезла – после того, как без малого всё утро взахлеб рассказывал мне о славных деяниях своей удивительной Королевы, в присутствии которой каждая голова сама собою клонится и каждое колено сгибается. К тому же она так невыразимо прекрасна; «видела ли ты ее хоть одним глазком?»
Бунши в самом деле исчезла. К трусихам я ее не отношу, но страх, похоже, является ее естественным состоянием – или она знает, что виновата передо мной, так же как и Лиссисоло, ведь у меня не было причин проходить через какую-либо заколдованную дверь.
– Уж извини, что так вышло, – говорит мне принцесса, не извиняясь за то, что стала тому причиной. Как и за то, что мне теперь приходится собираться с духом перед всеми возможными проемами и дверями.
– Присаживайся, – говорит Лиссисоло. Я оглядываюсь, но не вижу ни стула, ни подушки.
– Я не сяду ни на какой пол лишь затем, чтобы ты почувствовала себя выше кого-то.
– Да язви ж богов, Соголон! Я не говорю садиться на пол. Я говорю просто: усаживайся.
Может, она хочет, чтобы я брякнулась, или это для придания какого-то ощущения? Кто ее знает. Присяду, пожалуй, просто на корточки, как по малой нужде. Я присаживаюсь, и тут вдруг дверь отделяется от стены и выдвигается стул, услужливо подхватывая меня снизу.
– Поразительно, ты не находишь?
– Не нахожу даже слов.
– Наука или магия?
– Затрудняюсь сказать.
– Наверное, ни то ни другое. Кто сказал глупость, будто они здесь воюют? Ни на какую войну ни намека. Мне даже как-то жаль, что я не принцесса именно в этом королевстве, где правит Королева. Бывает ли вообще на свете место, столь идеальное во всех отношениях? Ну просто совершенство!
– Опять же, затрудняюсь со словами.
– Ну так беги на улицу и покачайся на дереве, если тебе так
