Дверь тихо отворилась, и в комнату мягко скользнул Илайджа с подносом, на котором стояли две рюмки.
— Я слышал, как вы вошли,— сказал он Нельсону,— а потому захватил кое-что и для вас.
— Спасибо, ты очень любезен.
Илайджа нерешительно помялся.
— Не могли бы вы чуточку поторопиться? Старый джентльмен почти прикончил бутылку. Боюсь, как бы с ним чего не случилось, если я сейчас же не усажу его за стол.
2
После обеда Грэма отправили на боковую, а дедя со всей торжественностью откупорил новую бутылку хорошего бренди.
— Чудной мальчик,— объявил он.— Не знаю, что из него выйдет. Как подумаю, что он целый божий день ведет эти дурацкие баталии. Я всегда полагал, что он хочет заняться каким-нибудь полезным делом. Но нет ничего бесполезнее генерала, когда все войны кончились.
Бабушка сердито скрипнула зубами:
— Не то чтобы мы не старались. Мы перепробовали решительно все. Но его ничем нельзя было увлечь, пока он не ухватился за военное дело.
— Котелок у него варит,— с гордостью заметил дедя.— Но вообразите, на днях этот наглец обратился ко мне с просьбой написать для него военную музыку. Я! Я и военная музыка! — почти завопил дедя, колотя себя по груди.
— В нем сидит дух разрушения,— продолжала возмущаться бабушка,— Он не хочет созидать. Он хочет только уничтожать.
— Не гляди на меня,— сказал Пакстону Нельсон,— Я давно отступился. Дедя и бабушка забрали его у меня сразу после ухода Анастазии. Послушать их, так подумаешь, они его терпеть не могут. Но стоит мне тронуть его пальцем, как оба они...
— Мы сделали все, что могли,— сказала бабушка,— Мы предоставили ему все возможности. Мы покупали ему любые наборы. Ты помнишь?
— Как не помнить! — ответил все еще занятый бутылкой дедя,— Мы купили ему набор для моделирования окружающей среды. И посмотрели бы вы, какую жалкую, несчастную, отвратительную планету он соорудил! Тогда мы попытались занять его роботехникой...
— Он ловко с этим разделался,— съязвила бабушка.
— Да, роботы у него получились. Он с увлечением конструировал их. Помнишь, как он бился, заставляя их воевать? Через неделю от них остались только две кучки лома. Но я в жизни не видел такого увлеченного человека, каким был всю эту неделю Грэм.
— Его едва можно было заставить поесть,— сказала бабушка.
— Но хуже всего было,— сказал дедя, разливая по рюмкам бренди,— когда мы решили познакомить его с религией. Он придумал такой немыслимый культ, что мы не знали, как с этим покончить...
— А больница,— подхватила бабушка,— Это была твоя идея, Нельсон...
— Оставим этот разговор,— помрачнел Нельсон.— Стэнли, я уверен, он неинтересен.
Пакстон, поняв намек, переменил тему:
— Я хотел спросить вас, бабушка, какие картины вы пишете. Нельсон, насколько я помню, никогда об этом не говорил.
— Пейзажи,— сказала славная старушка, — Я экспериментирую.
— А я ей толкую, что это неправильно,— заявил дедя,— Экспериментировать не положено. Наше дело — соблюдать традиции, а не выдумывать что кому заблагорассудится.
— Наше дело,— обиделась бабушка,— не допускать технического прогресса, но это не значит, что нам не дозволен прогресс в чисто человеческих делах. А вы, молодой человек,— обратилась она за поддержкой к Пакстону,— разве не такого мнения?
Пакстон, очутившись между двух огней, ответил уклончиво:
— Отчасти. В политике мы, естественно, допускаем развитие, но периодически проверяем, насколько оно логично и соответствует принципам человеческого общества. И мы не позволяем себе отбросить ничего из старых приемов, какими бы отжившими они ни выглядели. То же касается и дипломатии. Я кое-что в этом смыслю, потому что дипломатия и политика взаимосвязаны и...
— Вот! — сказала бабушка.
— Знаете, что я думаю? — мягко сказал Нельсон,— Мы запуганы. Впервые в нашей истории человечество оказалось в меньшинстве, и мы дрожим от страха. Мы боимся, что среди великого множества существующих в Галактике разумных существ человеческий род затеряется, утратит свое лицо. Мы боимся ассимиляции.
— Ошибаешься, сын,— возразил дедя,— Мы не запуганы, мой мальчик. Мы просто чертовски дальновидны, вот и все. Когда-то мы имели великую культуру, и зачем нам от нее отказываться? Правда, большинство современных людей приспособились к галактическому образу жизни, но это еще не значит, что такой путь наилучший. Когда-нибудь мы можем захотеть вернуться к человеческой культуре или использовать какие-то ее разделы. И чтобы этот путь навсегда остался открыт для нас, нам необходим Проект Продолжения. Заметьте, это важно не только для человеческого рода — какие-то аспекты нашей культуры могут когда-нибудь очень и очень пригодиться всей Галактике.
— Зачем тогда держать сам проект в тайне?
— Я не считаю это тайной. Просто никто не обращает особого внимания на человечество, а на Землю — и вовсе никакого. Человеческий род против всех остальных — так, мелочь, а Земля — одряхлевшая планета, о которой и говорить не стоит. Вы когда-нибудь слышали, что наше дело — тайна? — спросил он Пакстона.
— По-моему, нет. Я всегда понимал это так, что мы не кричим о себе на всех перекрестках. На Продолжение я смотрю как на вверенную нашему попечению святыню. Пока все остальное человечество осваивает цивилизации других миров, мы храним здесь, на Земле, традиции нашего рода.
Старик хихикнул:
— Если говорить о масштабах, то мы всего лишь группка бушменов, но, попомните мои слова, мы высокоразвитые и даже опасные бушмены.
— Опасные? — спросил Пакстон.
— Он имеет в виду Грэма,—тихо пояснил Нельсон.
— Нет,— сказал дедя,— Не только его. Я имею в виду всех нас. Потому что, согласитесь, все, кто присоединяется к галактической культуре, что-то в нее вносят, но неизбежно и что-то теряют, отказываются от чего-то, не соответствующего общему духу. Это касается и человеческого рода, с той, однако, разницей, что он на самом деле ничего не теряет. Все, от чего он отказывается, он оставляет в надежных руках. Человечество знает, что делает! Не зря оно содержит нас, кучку варваров, на старой, доброй планете, на которую члены этого замечательного галактического союза глядеть не хотят!
— Не слушайте его,— сказала бабушка.— Он ужасен. Вы не представляете, сколько в этом высохшем старике коварства и напористости.
— А что такое Человек? — вскричал дедя.— Он, когда надо, бывает коварен и напорист. Как достигли бы мы того, что имеем, не будь мы коварны и напористы?
Доля истины в этом есть, подумал Пакстон. Ведь и все, что человечество сейчас здесь проделывает, тоже сознательное надувательство. Впрочем, кто знает, на скольких еще планетах ведется такая же или аналогичная работа.
