И если уж делать ее, то делать как следует. Нельзя просто поместить человеческую культуру в музей, потому что там она станет мертвым экспонатом. Выставка наконечников стрел может выглядеть любопытно, но человек никогда не научится изготавливать эти наконечники, просто глазея на них. Если хочешь сохранить искусство изготовления наконечников, надо продолжать выделывать их, передавая опыт из поколения в поколение еще долго после того, как нужда в самих наконечниках отпадет. Достаточно пропустить одно поколение — искусство будет утеряно.
Так же может затеряться и любое другое искусство или мастерство. И не только связанное с чисто человеческой культурой, но и с тем, что вносит человечество своего, уникального в общую для всех разумных существ деятельность.
Илайджа внес охапку дров, свалил ее у камина, подбросил поленьев в огонь и пошуровал кочергой.
— Ты весь мокрый,— сказала бабушка.
— На дворе дождь, госпожа,— ответил Илайджа, идя к двери.
Пакстон размышлял о Проекте Продолжения, призванном сохранить все накопленные человечеством знания и искусства.
Потому и секция политиков практикует прежние методы политической борьбы, и секция дипломатов старательно создает неразрешимые как будто трудности, чтобы затем преодолевать их. И команды промышленников ведут традиционную нескончаемую войну с профсоюзами. И разбросанные по всей Земле скромные мужчины и женщины создают произведения живописи, и скульптуры, и музыки, и изящной словесности, стремясь сберечь все, из чего складывается исконно человеческая культура, не дать ей раствориться в новой и замечательной культуре, возникшей из слияния духовных богатств многих звездных миров.
«И на какой же случай мы все это бережем? — подумал вдруг Пакстон.— Может быть, мы делаем это из обыкновенного и даже глупого тщеславия? Может быть, мы просто не в силах отбросить скептицизм и высокомерие? Или старый дедя правильно говорит, что наши действия полны глубокого смысла?»
— Вы сказали, что занимаетесь политикой,— обратился к Пакстону дедя,— Вот эту деятельность нам особенно важно сохранить. Насколько я знаю, ей сейчас не уделяется должного внимания. Есть, конечно, администрация, и понятие о гражданских обязанностях, и прочая такая чепуха, но настоящая политика у этой новой культуры в загоне. Между тем политика может оказаться мощнейшим оружием, когда мы захотим чего-то добиться.
— Политика,— ответил Пакстон,— часто очень грязное дело. Это борьба за власть, стремление пересилить противника, морально его растоптать. А в конечном итоге у побежденного возникает комплекс неполноценности, от которого он страдает.
— И все же это, наверное, забавно. Даже, я бы сказал, волнующе.
— Волнующе — да. Эти наши последние учения предусматривали игру без правил. Мы так запланировали. Выглядело это, должен сказать, отвратительно.
— И тебя избрали президентом,— сказал Нельсон.
— Да, но ты не слышал от меня, что я горжусь этим.
— А следовало бы,— решительно заявила бабушка,— В старину стать президентом было очень почетно.
— Может быть,— согласился Пакстон,— но не таким путем, каким добилась этого моя партия.
«Я мог бы пойти дальше,— подумал Пакстон,— и рассказать им все, чтобы они поняли. Я мог бы сказать: я зашел слишком далеко. Я очернил и опорочил своего противника сверх всякой необходимости. Я использовал любые грязные трюки. Я подкупал, и лгал, и шел на компромиссы, и торговался. И я проделал все это так ловко, что околпачил даже электронную машину, заменяющую прежних избирателей. А теперь мой противник выкинул новый трюк и испытывает его на мне.
Потому что убийство так же неотделимо от политики, как дипломатия или война. В конце концов, политика — это балансирование на острие насилия; мы предпочли моделировать не революцию, а выборы. Но политика во все времена переплеталась с насилием».
Он допил свой бренди и поставил рюмку на стол. Дедя схватил бутылку, но Пакстон покачал головой:
— Спасибо, не стоит. Если не возражаете, я скоро лягу. Мне необходимо на рассвете отправиться в путь.
Он не должен был вообще приезжать сюда. Было бы непростительно, если бы эти люди пострадали от последствий недавних учений.
Впрочем, он не прав, называя это последствиями: все происходящее является неотъемлемой частью все тех же учений.
Тренькнул дверной звонок, и было слышно, как Илайджа торопится открывать.
— Вот это да! — удивилась бабушка,— Кто мог прийти к нам так поздно? Да еще в дождь?
Это был представитель Церкви.
Остановившись в холле, он потрогал рукой свой мокрый плащ и, сняв шляпу, стряхнул с её широких полей воду.
Затем он неторопливо и степенно прошел в комнату.
Все встали.
— Добрый вечер, епископ,—сказал дедя,—Хорошо, что в такую погоду вы наткнулись на наш дом. А мы рады вам, ваше преосвященство.
Епископ широко, почти по-приятельски улыбнулся.
— Я не церковник. Я только от Проекта. Но вы можете обращаться ко мне как к священнику. Это поможет мне не выйти из роли.
Илайджа, вошедший следом за ним, унес его плащ и шляпу. Епископ остался в богатом и нарядном облачении.
Дедя представил присутствующих и налил епископу бренди. Тот поднес рюмку к губам, почмокал и сел в кресло у камина.
— Думаю, вы не обедали,— сказала бабушка.— Ясно, нет. Здесь поблизости не найдется, где пообедать. Илайджа, принеси епископу поесть, да побыстрей.
— Спасибо, сударыня,— сказал епископ,— У меня позади долгий, трудный день. Я признателен вам за ваше гостеприимство. Я ценю его больше, чем вы можете себе представить.
— У нас сегодня праздник,— радостно объявил дедя, в сотый раз наполняя собственную рюмку,— К нам редко кто заглядывает, а тут за один вечер сразу двое гостей.
— Двое гостей,— повторил епископ, не сводя глаз с Пакстона.— И впрямь славно.
3
У себя в комнате Пакстон закрыл дверь и плотнее задвинул засов.
Дрова в камине почти догорели: последние угольки, слабо тлея, бросали тусклый отсвет на пол. Дождь негромко барабанил по закрытому окну.
А Пакстон был объят тревогой и страхом.
Сомневаться не приходилось: епископ — убийца, посланный по его следу.
Никто без причины, и достаточно веской причины, не потащится осенней дождливой ночью через эти холмы. Кстати говоря, епископ почти не промок. С его шляпы упало всего несколько капель, а плащ был чуть влажным.
Более чем вероятно, епископ прилетел и был сброшен здесь, как сброшены, должно быть, еще в полудюжине мест другие убийцы: их разослали повсюду, где предположительно скрылся беглец.
Поместили епископа в комнате прямо напротив, и Пакстон подумал, что при других обстоятельствах все можно было бы закончить на месте. Он поднял лежавшую возле камина кочергу и взвесил ее в руке. Один удар этой штукой — и конец.
