ярости, без единого звука.
Должно быть, ее назвали Ачан в насмешку. И только в одном она проявляла свой собачий норов: терпеть не могла чужих петухов, которые иногда появлялись у нас. Ачан хорошо знала всю живность в нашем дворе, всю, до последнего цыпленка, и по-хозяйски опекала ее.
С петухами-чужаками, забредавшими к нам во двор, Ачан обращалась круто. Она гонялась до тех пор, пока обессиленный петух, пошатываясь, не свалится, не забьется. Только после этого прекращалось преследование жертвы.
Забредали к нам и куры. Но это редко. Куры — это тебе не петухи, которые переносили преследования мужественно. Куры поднимут такой галдеж, раскудахчутся, захлопают крыльями, взметая клубы пыли, что Ачан только и оставалось, поджав хвост, удирать со двора. Она не терпела возни и шума.
Раз был случай: петух, преследуемый Ачан, ткнулся о землю и притих. Крылья его даже как-то бессильно раскинулись в стороны.
Надо было видеть Ачан! Она забилась в угол двора, целый день скулила и ничего не ела, по-своему, по-собачьи оплакивая смерть петуха.
И хотя ее никто не наказывал, она долго не могла прийти в себя.
— Добрый пес во дворе — все равно что отмычка от хлева в кармане у вора, — жаловался дед.
Почти каждый год Ачан приносила щенят. Дед уставал подсовывать их соседям. При этом он начинал так расписывать Ачан, ее чистую кровь, ее несомненные достоинства, что мы с братом готовы были поверить каждому слову деда. Впрочем, соседи уже знали правду о «чистых кровях» Ачан.
У каждого соседа во дворе была уже своя Ачан, потомок нашей, — будь дед втрое красноречивей, все равно ему не сбыть бы с рук уже ни одного щенка.
И вот однажды Ачан принесла сразу шестерых. Дед оставил двух щенков себе, а остальных, положив в мешок, унес куда-то.
С этого дня наша Ачан переменилась: не гонялась за воробьями, не преследовала чужих петухов, даже мух не трогала. Целый день она была со щенятами, кормила их, облизывала или, положив голову на лапы, задумчиво смотрела в одну точку.
Иногда она оставляла щенков и убегала со двора.
Мы с братом решили проследить за Ачан.
За нашим домом был заброшенный саманник с провалившейся крышей. Ачан пролезла через дыру в стене и скрылась в саманнике.
Мы подошли поближе и видим: лежит наша собака в углу саманника, а четверо пушистых дымчатых щенят, точь-в-точь как те, что у нас во дворе, припали к ее соскам. Оказывается, Ачан нашла своих детенышей, спрятала их от деда в саманнике.
Вечером за едой мы рассказали об этом деду. Он поднял голову от миски, на минуту перестал есть, попросил пересказать то, что мы видели, и залился хорошим, добрым смехом.
Спрятанных щенков из саманника мы перенесли во двор. Так велел дед.
Теперь Ачан никуда уже не отлучалась. По-прежнему неудачно она гонялась за воробьями, преследовала чужих кур и с еще большей свирепостью гоняла петухов с нашего двора.
На охоте
Дед мой — в нашем селе все знают об этом — меткий стрелок и заядлый охотник. Еще говорят, что будто бы удачливее охотника, чем мой дед, не только в нашем селе, но и во всей округе не сыскать.
К этим словам прибавить или убавить я ничего не могу. Дед не имел привычки брать меня с собой на охоту. Не только меня, и других внуков, которых у него было великое множество. Все отнекивался, не хотел брать, да и только. От себя могу только прибавить: охота не была для него ремеслом.
Взгромоздившись на осла, перекинув через спину его переметную суму — хурджин с двумя лямками, в которых лежали кувшинчик с водой и еда, и отправляясь за горы жать чужой хлеб, он брал с собой свой дробовик, двустволку, бережно придерживая ее поперек палана — облезлого седла, сшитого из грубой домотканой материи, набитого тряпьем и соломой. В лямках же, кроме кувшинчика и еды, был еще видавший виды зазубренный серп, обернутый тряпкой.
А за дедом неотступно, куда бы он ни подавался, — Казбек, пес с обрезанными ушами и хвостом.
Вечером дед таким же манером возвращался домой, но с пухлыми от травы лямками для осла, с тем же серпом, торчащим из хурджина, и непременно с подстреленной в пути птицей или парой-другой зайчиков, перекинув их через палан, чтобы люди видели, знали — пусть он трижды дед, но еще не уступит никому из молодых в меткости стрельбы.
Получилось так, что однажды дед смилостивился, взял меня с собой. Вернее, я увязался за нам, несмотря на уговоры и посулы.
Рядом со мною, потряхивая гривой, трусит Казбек и, конечно же, не обращает никакого внимания на меня. Я для него никто. У собаки бывает один хозяин. У нее он есть. Она избрала деда.
Над нами косяками носятся какие-то птицы. Казбек, повеселев, азартно бежит вперед, обгоняя деда, призывным собачьим взглядом зовя его за собой.
Дед наконец легко спрыгивает с осла, держа ружьецо наготове. Казбек останавливается и бдительно принюхивается к воздуху. Остатки ушей, торчащие из густой шерсти кудлатой головы, от нетерпения дрожат.
Оставив осла пастись у дороги, дед нетерпеливым шагом идет по косогору, поросшему мелколесьем, время от времени исчезая за кустарниками.
Казбек трусит чуть впереди, вывалив язык, задрав вверх куцый хвост. Сразу видно: пес теперь при деле.
Казбек вдруг принюхивается и, рванувшись, бежит вперед, в заросли. В воздух с шумом взлетает перепелиное семейство.
Дед стреляет дуплетом. Перепела разлетаются в стороны, не роняя даже перья. Ничего, у охотников, наверное, так бывает. В другой раз повезет.
Казбек снова бежит вперед. Выстрел. Опять промазал. Но вот птица с бурым подбоем крыльев садится на ветку. Куропатка. Дед на цыпочках подбирается к ней, высунув из веток ствол, с деловитой неторопливостью, прикрыв один глаз, долго и мучительно целится. Наконец над веткой вспыхивает облачко дыма. Куропатка тяжело взлетает и как ни в чем не бывало улетает восвояси.
Я от смущения прячусь за кусты. Даже Казбек заметно приуныл и умерил пыл и, провожая птицу долгим непонимающим взглядом, непрощающе смотрит на деда.
Дед неистово бранит свое ружье. У него, оказывается, и мушка неправильно посажена, и ствол раздут! Вот наказание! У такого охотника и вдруг отказало ружье!
Правда, злые языки, узнав о знаменитом провале деда, стали поговаривать, что ружье тут ни при чем. Что дед просто постарел. Ему бы давно бросить охоту. И другие зловредные слова…
И никому в голову не приходило, что дед не попадал в птицу из-за меня. Он не хотел ожесточить мое детское, незащищенное сердце.
