пойдешь туда завтра?
Анна покачала головой.
— Нет. Ни завтра, ни послезавтра.
Стефан молча смотрел на нее, боясь поверить услышанному. Он ждал.
— Мы столько времени были вместе, пусть все так и останется, — сказала Анна.
Он стремительно наклонился и обнял ее, но тут же отстранился, хмурый, молчаливый. Анна не могла скрыть удивления.
— Нет? Вы что, не хотите?
— Хочу ли я! — почти закричал Стефан. — Но ты… ты сегодня была в «Мальве».
— Ну и что из того?
— Леонтина… Неужели она с тобой не говорила? Не пыталась убедить, что ты должна остаться здесь, а не переезжать к ним?
Анна притворилась, что не понимает, о чем идет речь.
— Неужели она меня так не любит?
— Да.
— Не понимаю почему. Но сегодня я с ней не обмолвилась ни словом. «Мальва»? Там я не смогла бы жить, как и на Хожей. По крайней мере сейчас.
Он сидел настороженный, напрягшийся, обеими ладонями прижимая к столу записку с адресом Галины.
— А комната на Львовской? Новицкая?
— Это ее дом, а не мой. Я уже сказала все, что хотела сказать. Если нужно, останемся здесь. Если удастся найти что-нибудь другое, переберемся туда вместе.
Стефан проговорил с трудом, очень тихо:
— Анна… Я предпочитаю не иметь надежды, чем потом ее потерять.
Она ответила неуверенно:
— Мне нужно найти себя, вернуться издалека. Сдвинуть с мертвой точки время, которое остановилось… — И, не в силах вынести прячущейся в его глазах муки, быстро закончила: — Еще не сейчас, но…
— Но? — повторил он, сдерживая дыхание.
— Постарайся понять. Потерпи, Стефан.
Он вздрогнул, услыхав в ее устах свое имя. В библиотеке она называла его «пан доцент», дома — «дядя». И как некогда в саду Константина, когда он, отодвинув ветку черемухи, впервые увидел лицо девушки по имени Анна-Мария, начал повторять шепотом:
— О, боже! Боже… Я думал, что никогда…
Год спустя они поженились; на свадебной церемонии не было никого, кроме свидетелей. Поселились на Вавельской улице. Знакомый Стефана, владелец такого же финского домика, обрадовался предложенному обмену: с Пенкной ему было гораздо ближе до дворца Сташица, до университетской лаборатории. Анна ждала, когда Стефан скажет, что и ему оттуда рукой подать до библиотеки на Кошиковой, но он молчал, и они никогда больше не говорили о том доме, где жили бок о бок — жили, чувствуя себя несчастными, целиком погрузившись в работу, лишь бы не думать, не вспоминать. Уходя с Хожей в убеждении, что их гонят на смерть, Анна не взяла с собой ни одного письма Адама. У нее остался только его силуэт на поблекшей фотографии, а в памяти — худощавое, волевое лицо и всегда настороженные, высматривающие опасность глаза. В первые годы она не могла забыть эти черты, потом старалась стереть их из памяти. И то и другое было мучительно, и она сама не знала, что более жестоко: память или забвение? Тем более, что город не хотел забывать свои улицы, площади, памятники и отстраивался таким, каким был до сентября. Он поднимался из руин быстро, во всех концах сразу, и огромная строительная площадка, над которой вздымались тучи рыжей пыли, начала непонятно когда и как снова становиться столицей, Варшавой. Хотя жителей прибывало, число бездомных уменьшалось. Со страстью, с упорством и вместе с тем легко и беззаботно варшавский люд убирал развалины, обживался в уцелевших домах, оседал там, откуда был изгнан и куда не должен был вернуться никогда.
Анна уже ничему не удивлялась, хотя в первую весну была потрясена, увидев перед сожженным особняком на Уяздовских аллеях старика, подстригавшего шпалеры кустов, отделявших садик от изрытого траншеями тротуара. Она долго стояла, глядя на трудолюбивые руки и на покрытые зеленым пухом веточки, падавшие вниз, на камни. И наконец отважилась спросить:
— Зачем вы это делаете? Ведь даже на газоне полно обломков, дом сгорел и не скоро…
Она не закончила фразы. Старик обернулся и заговорил, явно ее передразнивая:
— Полно обломков, не скоро… Конечно же, не сейчас и не скоро. Но они не спрашивают, когда будет можно. Растут. Не видите? Уже совсем зеленые. Я хотел пораньше начать — а где возьмешь ножницы? Пришлось тащить с Праги. А раз ножницы есть, я и подстригаю. И так уже запоздал.
Старик отвернулся, и опять на землю посыпались чересчур разросшиеся веточки. Когда под вечер Анна возвращалась из библиотеки, на разбитой, искалеченной улице ровной линией зеленела только одна стена — подстриженная живая изгородь.
Новицкая никогда не задавала никаких вопросов, но Мария, проводившая с Анной долгие часы в библиотеке, однажды крепко ее обняла:
— Что с тобой, Анна? Ты теперь совсем не улыбаешься. Не можешь забыть? Страдаешь?
Да, она не улыбалась. Но была ли она несчастна? Ответить на этот вопрос она не могла даже самой себе. Стефан был полной противоположностью Адаму. Адам относился к ней как к равной, часто над ней подтрунивал, иногда даже донимал насмешками, чтобы потом просить прощения. Доцент Корвин был суховат и строг со своими подчиненными и коллегами, но ее окружал нежной заботой и смиренным обожанием. Он ждал так долго, что уже потерял всякую надежду, да и теперь все еще не мог уверовать в счастье, которое так поздно, на закате долгой жизни, послала ему судьба.
Анна чуть грустно улыбнулась Марии.
— Просто я вся, до дна, перегорела. Ты говорила то же самое, когда умер твой муж, поэтому должна меня понять. На такое чувство, как прежде, я уже не способна. Да и… Что от прежнего осталось в этом городе? Очертания центральных улиц, пустая оболочка, упорно заполняемая заново. Как будто все то же самое — и все-таки другое. Вот и я хочу, чтобы по крайней мере ему было легче, чтобы он не чувствовал себя таким одиноким.
Она не сказала, что чувствует себя в долгу перед Стефаном после того, как он в прушковском бараке спас ее от вывоза на работы в Германию и упорно повторял — как это хорошо запомнила Леонтина, — что хочет быть с ней, всегда быть с ней. Но Марию вполне удовлетворил именно такой ответ, хотя пришло время, когда он перестал удовлетворять саму Анну. Это случилось той весной, когда родилась Иза и Анна часами сидела в садике, полном крокусов и примул, у коляски с младенцем. Подаренная Эльжбетой старая занавеска, когда-то висевшая в комнате Стефана, защищала спящего ребенка от назойливых насекомых. Пока Анна в течение нескольких дней штопала ажурную ткань, ей вспомнилась картина из раннего детства. На лугу, заросшем желтыми примулами, бретонская рыбачка чинила огромную сеть для ловли сардин. Она сидела неподвижно, похожая на
