И люди ушли оттуда. Долгие годы все валялось там, где было брошено, и никто туда не ходил, кроме редких озорных ребятишек. Лодки, обглоданные червями тела и оружие медленно тонули в черном иле. Еще медленней высыхало озеро. Теперь на его месте паслись коровы, никакой памяти о том, что произошло, давно не осталось, ни у победивших англов, чьи потомки ныне жили далеко за морем, ни у людей с островов, которые так ничего и не узнали о судьбе ушедших в бесславный поход.
Зачем же они так поступили, задумался Шеф. Тут масштаб его зрения изменился, он больше не смотрел на реальный мир с его реальной историей, вместо этого перед ним словно предстали картины, картины движущиеся. Над голой равниной вставало солнце. Только это было не солнце, а огненный шар на влекомой конями колеснице. Взмыленные кони в ужасе неслись прочь. За ними по небу мчались гигантские волки, высунув языки в решимости догнать коней и проглотить солнце. Когда не видно солнца или луны, подсказал кто-то Шефу, это значит, что на них падает тень волков. Однажды волки догонят их, и кровавый дождь прольется с неба, прежде чем солнце и луна исчезнут.
На равнине растет огромное дерево, дающее воздух, тень и жизнь всему миру под его ветвями. Присмотревшись, Шеф заметил, что оно постоянно извивается от боли. Под землей он мог разглядеть змея, что гложет, брызгая ядом, главный корень дерева. В море плавает еще более устрашающий змей, время от времени всплывая, чтобы одним движением гигантских челюстей утащить корабль вместе с трусом. Глубоко внизу от древесного и морского гадов Шеф своим новым зрением видел неясные очертания змея еще большего, прикованного цепью к основанию мира и корчащегося в муках так, что земля трясется. Он тоже страдает, постоянно борется и однажды вырвется на свободу, чтобы подгонять небесных волков и морского змея.
Таков мир, который знают язычники, подумал Шеф. Неудивительно, что они боятся своих богов и ненавидят их и стараются лишь умилостивить их собственной жестокостью. Их боги тоже боятся, даже Один, Отец Всего Сущего, страшится предстоящего Рагнарока, Судного Дня, но не знает, как избежать его. Если бы язычники знали лучший путь, они бы вступили на него. Он вспомнил проповедь Торвина о пути в Асгард. Подумал также о Белоснежном Христе, о страдальческом лице под терновым венцом, которое видел однажды у деревянной статуи в кафедральном соборе Эли, вспомнил о замученном короле Эдмунде, умершем от руки Ивара.
Но это еще не все, подсказал ему кто-то. Это только часть. Однажды ты сможешь увидеть мир таким, каким его видят христиане. А пока запомни это. Помни о волках в небе и змее в море.
* * *
Приятное тепло, согревавшее спину Шефа, исчезло. Когда к нему постепенно вернулось обычное зрение, он осознал, что широко раскрытыми немигающими глазами по-прежнему смотрит за реку. Зеленые поля никуда не делись, но вечернее солнце скрылось за облаками. Его стражи отступили назад и, поглядывая на него, встревоженно переговаривались.
Прямо перед Шефом стоял, преклонив колено, человек и пытливо вглядывался ему в лицо. Шеф по белым одеждам и ожерелью из ягод рябины признал в нем жреца Пути и заметил серебряную лодочку, свидетельствующую, что это жрец морского бога Ньёрда.
— Я Хагбарт, — сказал жрец. — Я пришел, чтобы взять тебя с собой в Каупанг. Мои собратья с волнением ждут встречи с тобой, чтобы испытать тебя на нашей земле. Это удача для нас, что ты пришел сюда из Англии.
Он помялся.
— Не скажешь ли ты мне, что сейчас видел?
— Ничего, кроме мира, каков он есть, — отвечал Шеф.
— Видеть вещи такими, какие они есть, — это редкий дар, — заметил Хагбарт. — И уж совсем редкость — видеть средь бела дня. Возможно, ты истинный пророк, как утверждает Торвин, а не лживый посланник Локи, как считают остальные. Я буду твоим свидетелем. А сейчас мы должны идти.
— В замок Хрорика?
— А оттуда в Каупанг.
Шеф встал с земли, окоченевший больше, чем когда бы то ни было. Ковыляя вниз с холма на улицы Гедебю, он размышлял о том, что увидел. Его ли собственный разум подсказывал ему принять предложение христианина Бруно? Было ли это предостережением, рассказом об истинной природе мира, в котором он пребывал, мира морских королей, мира, возникшего за сотни поколений из крови и страха?
В городе они увидели, как гонят вереницу рабов. Шеф смотрел на них, поражаясь, что нашелся покупатель на таких убогих: старики, хромающие старухи, все с лицами, изнуренными непосильным трудом, просто мешки с костями, будто старые волы, годные только на убой и в котел.
— Стоит таких гонять на рынок? — спросил он.
— Шведы покупают их для жертвоприношений в Упсале, — ответил один из стражников. — Зимой и летом они приносят в жертву сотню волов, сотню коней и сотню мужчин и женщин, вешают их в большой дубовой роще в Упсале. Они говорят, что иначе шведское королевство падет и небо рухнет им на головы. Если трэль больше не может работать, за него всегда можно получить такую последнюю цену.
Другой стражник рассмеялся:
— И поэтому трэли у нас стараются работать изо всех сил. Может быть, это мы еще должны приплачивать шведам.
Глава 9
На фоне небывало синего неба линия горных цепей сияла пронзительной белизной. Горы уступами обрывались к черной воде у самого подножия — черной лишь там, где пролив очищала впадающая в море река. В неглубоком заливе до сих пор лежал толстый лед, соединяющий материк с рассыпанными вдоль берега островами. Легкая пороша покрывала лесистые острова и лед в промежутках между ними. Там, где ветер сдул снег, виднелся ледовый панцирь — прозрачный и истаявший, потемневший от черных глубин под ним, хотя толщиной он был все еще около одного фута.
Стоявшие на носу корабля Шеф и Карли испытывали почтительный трепет. В покинутой ими Дании весна была в разгаре, проклюнулись почки, птицы пели и вили гнезда. Здесь же не увидишь свежей зелени, только темную хвою, а яркое солнце освещало лишь хмурые снега. Корабль теперь двигался медленно, на одних веслах, да и теми гребли потихоньку. Хагбарт убрал парус этой ночью, едва почуял землю по обе стороны от корабля и понял, что они входят в глубокий фьорд, ведущий к городу Осло. Потом стал время от времени слышен скрежет льдинок, ударяющих в хрупкие доски обшивки. Взобравшийся на самый планширь матрос, удерживаясь одной рукой, склонился через борт и подавал команды рулевому, в каком направлении обходить большие льдины, целые островки льда, принесенные течением от берега.
— В эту пору лед уже не очень опасен, — заметил Хагбарт, когда его непривычные к Северу пассажиры встревоженно подскочили, заслышав под ногами скрежет. — Но рисковать все равно не будем.
Уменьшению скорости Шеф был несказанно рад, а Карли рад еще больше — и не только из-за страха перед неизвестностью, что ждала их в порту. Ни тот ни другой раньше не плавали на стремительных ладьях викингов. Ощущение полностью отличалось — как теперь понял Шеф — и от церемониального шествия «Норфолка» вдоль немецких берегов, и от тошнотворных колыханий и кренов на рыбачьих плоскодонках в Йоркшире. «Аурвендилл» Хагбарта, настоящий корабль викингов, извивался на волнах, словно большая гибкая змея. Каждый набегающий вал нависал высоко над бортами, смотрел внутрь беспалубного корпуса, будто решившись разбить его своим низвергающимся потоком. И тогда нос задирался, лез вверх по склону, заглядывал за гребень, будто живое существо, и начинал спуск, в то время как корма еще только поднималась. Шеф, через какое-то время вернувший себе присутствие духа, обнаружил, что Карли сидит и с ужасом смотрит на нижние доски обшивки, доски ниже уровня воды. Они ходили ходуном, то прижимаясь к ребрам корабельного каркаса, то отодвигаясь от них, привязанные только кручеными сухожилиями. Нередко щель была достаточно велика, чтобы человек мог засунуть в нее руку, ногу или даже голову. В такие моменты казалось, что доски борта держатся на одном честном слове. Какое-то время Карли и Шеф сидели над этими досками, нутром чувствуя, что стоит им хоть на минуту потерять бдительность, как чары сразу спадут и море ворвется внутрь.
